— Ты написала на форзаце: «Сотворение миропорядка. Архиеп. Ашер [888], 4004 до н. э. Предполагаемая дата апокалипсиса — 1996». Так что время для очищения чувственных наслаждений пока что остаётся.

Она покачала головой: стоп. Он остановился.

— Расскажи мне, — произнёс Джабраил, откладывая книгу.

Двадцатилетняя Елена взяла Лондон штурмом. Её необузданное шестифутовое тело, просвечивающее сквозь золотистую кольчужку Рабана [889]. Она всегда держалась с ужасающим достоинством, провозглашая свою собственность на землю. Город был её стихией, она чувствовала себя в нём как рыба в воде. Она погибла в двадцать один, утонув в ванне с холодной водой, её тело было напичкано психотропными наркотиками. Всякий ли может утонуть в своём элементе, давно задавалась вопросом Алли. Если рыба может утонуть в воде [890], могут ли люди задохнуться на воздухе? В те дни Алли, которой было лет восемнадцать-девятнадцать, завидовала самоуверенности Елены. Каков был её элемент? В какой периодической таблице духов [891] можно было его найти?

Ныне, запертая в четырёх стенах больными ногами, гималайский ветеран, Алли оплакивала её потерю. Когда ты достиг высоких горизонтов, нелегко вернуться в свою коробочку, на крохотный островок, в вечность разочарования. Но её предали ноги и должны убить горы.

Мифическая Елена, девица с обложек, обёрнутая в пластиковую плёнку, была уверена в своём бессмертии. Алли, наведавшись на её апокалиптическую вписку[892], отказалась от предложенного «сахарного кубика» [893] и пробормотала что-то об умственной ущербности, чувствуя себя не в своей тарелке, как и обычно в компании Елены. Лицо её сестры — слишком широко посаженные глаза, слишком острый подбородок, подавляющий эффект — насмешливо обратилось к ней. «Недостатка в мозговых клеточках нету [894], — сказала Елена. — Ты можешь поберечь их немножко». Запасающая вместимость мозга была капиталом Елены. Она расходовала свои клеточки как деньги, в поисках собственных вершин; попытка, как сейчас говорится, улететь. Смерть, как и жизнь, явилась к ней присыпанной сахаром.

Она пыталась «усовершенствовать» свою младшенькую Аллилуйю. «Эй, ты, большое глазастое дитя, зачем ты прячешься в этом комбинезоне? То есть, боже мой, дорогая, всё необходимое и так при тебе». Как-то ночью она облачила Алли в нечто оливковое, всё из рюшечек и вырезов, едва прикрывающее её пах в телесного цвета колготках: засахаривает меня, как леденец, такой была пуританская мысль Алли, моя собственная сестра выставляет меня на всеобщее обозрение в витрину, премного благодарна. Они отправились в игорный клуб, полный экстатичных барчуков, и Алли сбежала оттуда, лишь только Елена немного отвлеклась. Неделей позже, устыдившись собственной трусости, она, дабы отвергнуть попытки сестры к близости, явилась в уголок Конца Света, уселась на мешок с фасолью и призналась Елене, что уже не девственница. После чего старшая сестра шлёпнула её по губам и обозвала древними прозвищами: потаскушка, курва, блядь. «Елена Конус никогда не позволит мужчине положить свой палец, — орала она, демонстрируя свою способность думать о себе в третьем лице, — ни даже проклятый ноготь. Я знаю, чего я стою, дорогуша; я знаю, что тайна умирает в тот самый миг, когда они удовлетворяют свою похоть, я должна была догадаться, что ты окажешься шлюхой. Какой-нибудь грёбаный коммунист, я полагаю», — подытожила она. Она унаследовала предубеждения отца в подобных вопросах. У Алли, как было известно Елене, таких предубеждений не было.

Они долго не встречались после этого; Елена до самой смерти оставалась девственной королевой [895] города — патологоанатом подтвердил её virgo intacta[‡], — тогда как Алли перестала носить нижнее бельё, брала случайную подработку для маленьких сердитых журнальчиков и, поскольку её сестра была неприступна, стала совершенно другой: каждый сексуальный акт был пощёчиной в глядящее на неё волком белогубое лицо её родной сестрицы. Три аборта за два года и запоздалое осознание того, что в её дни противозачаточные пилюли являются большим, чем рак, поводом для беспокойства и находятся в одной из наивысших категорий риска.

Она узнала о смерти сестры из рекламного стенда газетного киоска, СМЕРТЬ МОДЕЛИ В «КИСЛОТНОЙ ВАННЕ»[896]. Когда ты умер, ты даже не можешь защитить себя от игры слов, была её первая реакция. Тогда она и обнаружила, что разучилась плакать.

— Я видела её фотографии ещё несколько месяцев после этого, — рассказывала она Джабраилу. — Из-за того, что глянцевые журналы выходят нечасто.

Труп Елены, изображённый в марокканской пустыне, прикрытый только полупрозрачной вуалью; или же его можно было увидеть в лунном Море Теней, почти голой, если бы не шлем космонавта и полдюжины шёлковых лент, намотанных вокруг грудей и паха. Алли пририсовывала изображениям усы, к возмущению киоскёров; она вырывала свою ушедшую сестру из её зомбиподобной журнальной не-смерти [897] и комкала её. Преследуемая периодически посещаемым её призраком Елены, Алли размышляла над опасностями попытки летать; какие пылающие падения, какой жуткий ад прибережён для такого Икара! Она стала думать о Елене как о мучимой душе, чтобы поверить, что эта неволя в неподвижном мире девичьих календарей, в которых она носила чёрные груди из отформованного пластика на три размера большие, чем её собственные; в псевдоэротических силках; в рекламных сообщениях, напечатанных поперёк её пупка, — была не меньше чем личным адом Елены. Алли стала замечать крик в глазах сестры, муку, навсегда поймавшую её в свои сети этим тиражированием. Елену истязали демоны, её поглощало пламя, и она была не в силах даже шевельнуться… Спустя некоторое время Алли пришлось избегать магазинов, в которых можно было обнаружить её сестру, глядящую со стоек. Она разучилась открывать журналы и спрятала все изображения Елены, которые у неё были. «Прощай, Йел, — сказала она памяти своей сестры, используя её прежнее детское имя. — Пора бы мне перестать смотреть на тебя».

— Но, в конце концов, я оказалась такой же, как она.

Горы запели для неё; и она тоже рискнула мозговыми клетками в поисках экзальтации. Выдающийся медицинский эксперт по проблемам, с которыми сталкиваются альпинисты, нередко доказывал, лишённый разумного сомнения, что человек не может остаться в живых без помощи дыхательного аппарата значительно выше восьми тысяч метров [898] . Глаза должны кровоточить безо всякой надежды на восстановление, и мозг тоже должен взорваться, теряя клетки миллиардами, слишком много и слишком быстро, что должно закончиться необратимыми повреждениями, известными как Высокогорная Болезнь [899], приводящая к скоропостижной смертью. Слепые трупы должны были сохраниться в вечной мерзлоте этих высочайших склонов. Но Алли и Шерпа Пемба поднялись и спустились, чтобы рассказать о случившемся. Клеточки депозитных ячеек мозга возместили потери на текущем счету. И при этом глаза её не пострадали. Почему учёные оказались неправы?

— Предубеждение, главным образом, — поведала Алли, обвившись вокруг Джабраила под парашютным шёлком [900]. — Они не могут подсчитать количество воли, поэтому им приходится исключить её из своих вычислений. Но именно воля поднимает тебя на Эверест, воля и злость, и они могут прогнуть любой закон природы, какой ты только можешь вообразить, во всяком случае, на короткое время, независимо от его серьёзности. Во всяком случае, если ты не отталкиваешь свою удачу.

Некоторые повреждения всё же были. Она страдала необъяснимыми провалами памяти: маленькими, непредсказуемыми. Однажды в рыбном магазине она забыла слово рыба. Другим утром она обнаружила себя в ванной, безучастно сжимающую зубную щётку и совершенно неспособную понять её предназначение. А однажды утром, проснувшись рядом со спящим Джабраилом, она была на грани того, чтобы растолкать его и потребовать ответа: «Какого чёрта? Что вы делаете в моей постели?» — когда, как раз вовремя, память вернулась. «Надеюсь, это пройдёт», — сказала она ему. Но продолжала, даже сейчас, завидев призрак Мориса Уилсона на крышах вокруг Полей,