собаками, бродящими по улицам в поисках компании.
Сидя в мертвенной атмосфере гостиной миссис Уоттс, я подумала, что Грейс должна была видеть это же небо и эти же медленно плывущие облака. Она должна была чувствовать тот же давящий камень на сердце, какой сейчас ощущала я.
Я поднялась, чтобы попрощаться.
— Полагаю, вы слышали эту историю о театре, — быстро произнесла миссис Уоттс.
Подозреваю, она припрятала этот козырь. Она хотела, чтобы я осталась.
Она наклонилась, несмотря на свое бедро, пошарила в низком шкафчике и вытащила оттуда альбом. Смахнув с него пыль, она подала его мне. Альбом был заполнен театральными программками, обзорами и фотографиями мистера Уоттса в разных ролях. Я просмотрела обложки: «Визит инспектора», «Пигмалион», «Странная парочка», «Смерть коммивояжера». Это лишь те, которые мне запомнились. Их было очень много, как и фотографий мистера Уоттса в разных костюмах. Не приходилось сомневаться, что это были любительские постановки — кинжал, зажатый в поднятой руке; картинный взмах плаща; безумный блеск глаз, изображающий то ревность, то мучения, то опасность, то жажду мести — все эти дешевые и простые эмоции, к которым так тяготеет любительский театр. Я продолжала листать.
— Это Том в «Царице Шебы», — сказала Джун Уоттс. — Она тоже здесь. Чертова царица Шебы. У постановщика возникло несколько забавных идей.
В этот момент наши глаза заметили одну и ту же деталь.
— О, посмотрите. Вы спрашивали об этом. Теперь я вспомнила. Постановщик решил, что Том должен надеть красный клоунский нос, а Царица Шебы должна стоять на тележке, которую будет тянуть Том, чтобы показать, как закончилась эта встреча умов. Только не спрашивайте, зачем и почему…
Мистер Уоттс и Грейс выглядели так молодо. Без подсказки Джун Уоттс я бы их и не узнала. Что выглядело странным, так это Грейс. Она улыбалась. Я никогда не видела, чтобы она улыбалась. Наверное, я рассматривала альбом слишком долго, потому что миссис Уоттс предложила мне его забрать. Заметив мои колебания, она сказала:
— Он ничего не значит для меня.
— Вы уверены?
— Да что я буду с ним делать?
— Это очень любезно с вашей стороны, — сказала я.
Она пожала плечами.
— Он просто лежит здесь. Кроме меня и мистера Спарка больше никого нет.
Она имела в виду кота. Она заметила, как я взглянула на часы.
— Вам нужно идти. Все в порядке, — сказала она, и с гримасой боли поднялась с пола.
Когда мы, прощаясь, стояли возле двери, она сказала:
— Мой муж был фантазером. Я не знала этого, когда выходила за него.
— Миссис Уоттс, вы можете сказать, что случилось с Грейс? Вы знаете, почему она попала в психиатрическую клинику?
— Царица Шебы. Она не могла вырваться из этого, — ответила она. — Не могла. Не хотела. Что вам больше понравится.
Она хмуро взглянула на улицу.
— Будьте осторожны. Тут могут ограбить даже ради одежды.
Я взглянула на ту же пустую улицу, но не увидела ни одной живой души. Я поблагодарила ее за бисквиты и альбом. Мне следовала поторопиться, чтобы добраться до города, но я вспомнила, что не задала еще один вопрос.
— Миссис Уоттс, тут живет некая мисс Райан?
— Эйлин Райан. Ну да. Она жила в конце улицы.
Она повернулась, чтобы показать нужный дом, а затем спохватилась.
— Почему вы спросили?
Я проигнорировала вопрос.
— У нее был большой заросший сад?
— Был много лет назад. Но она уже умерла. Она была слепой, знаете ли. Эйлин Райан, — она взглянула на меня. — Откуда вы знаете это имя? Том обычно подстригал ей лужайку.
Теперь у меня была подсказка. Актерское прошлое мистера Уоттса. И что из этого? Факт, что ему нравилась актерская игра, вышел наружу, поставив под сомнение его искренность. Я подумала о его жестах в классе. О том, как он смотрел вглубь комнаты. Поднимал глаза к потолку. Продуманная поза мыслителя. Был ли это сам мистер Уоттс или актер, который играл роль мистера Уоттса, учителя? Кем был тот человек, которого мы, дети, видели в классе? Тем, кто искренне верил, что «Большие надежды» являются величайшим романом величайшего английского писателя девятнадцатого столетия? Или тем, у кого остался маленький огрызок, и он объявил его лучшим блюдом в свой жизни?
Возможно, что и все сразу. Частично утратить себя под маской другого человека, и в то же время вернуться назад, к осознанию своей сути. Мы видели лишь то, что видели. Я не имею никакого представления о человеке, которого знала Джун Уоттс. Я знала того, который взял нас, детей, за руку и научил тому, как представить мир заново, как увидеть возможность для изменений, как быть готовыми к тому, что жизнь может измениться. Твой корабль может прибыть в любой момент и выглядеть он может по-разному. Твой мистер Джеггерс может появиться даже в виде бревна.
Перед визитом к миссис Уоттс я надеялась на большее. Думаю, мне хотелось услышать истории. У меня был альбом, который стал разгадкой тайны красного носа.
Во всем остальном мистер Уоттс оставался столь же непостижимым, как и раньше. Он был тем, кем нужно было стать. Тем, кем мы просили его стать. Возможно, некоторые люди так и живут — их жизнь заполняет то место, которое мы предлагаем им заполнить. Нам нужен был учитель, мистер Уоттс стал учителем. Нам нужен был волшебник, чтобы создать другие миры, и мистер Уоттс стал волшебником. Когда нам понадобился спаситель, мистер Уоттс принял на себя эту роль. Когда краснокожие потребовали чью-то жизнь, мистер Уоттс отдал свою.
Глава двадцать шестая
Мистера Диккенса было проще понять, чем мистера Уоттса. Во-первых, большая часть его жизни была известна и выставлена на всеобщее обозрение. Целые полки в библиотеках были посвящены жизни Диккенса и его творчеству. Интерес к Диккенсу вознаграждался куда быстрее, чем любые попытки сыграть роль мистера Детектива и расследовать жизнь мистера Уоттса. Жизнь мистера Диккенса была тщательно исследована и проанализирована многочисленными специалистами, и я готовилась стать одним из них.
Долгое время я знала об этом давно умершем человеке только то, что рассказывал нам мистер Уоттс, и то, что смогла заметить, украдкой взглянув на заднюю обложку экземпляра «Больших надежд» мистера Уоттса. Мистер Диккенс выглядел именно так, как мне хотелось, чтобы он выглядел. Его борода казалась мне убедительной. Ее нельзя было назвать аккуратной, но, по сравнению с бородой мистера Уоттса, которая бы больше подошла бродяге, выглядела вполне приемлемой. Мне нравилось его худощавое тело, заключенное в сюртук. Мне казалось, что он должен был быть добрым. Его глаза — с теплым взглядом и морщинками вокруг — подтверждали это. Как и множество его статей о бедняках и сиротах, которые я усиленно изучала в Британской Библиотеке на Юстон-Роуд в Лондоне.
Разложенные передо мной, они представляли собой все те фрагменты жизни, из которых потом и сложились «Большие надежды». Я могла прочитать все его личные бумаги. Я могла изучать его рукописи. Я могла смотреть на то же, на что смотрел он — холодные каменные улицы; торжественно вздымающиеся
