была пристань, а деревня была куда больше, чем сейчас.
Во-первых, дьявол, которого я тогда встретила, вернулся снова. Я расскажу вам об этом, дети, только если меня подстрелят краснокожие, потому что вы должны будете знать, чего опасаться, и, возможно, в этой области мистер Уоттс не так уж хорошо разбирается.
Мама быстро улыбнулась ему, как будто это была лишь шутка. Лишь одна только я понимала, что она не шутила. Она продолжила.
— Была женщина, жившая сама по себе, и вот однажды она увидела, как мы, дети, болтаемся неподалеку. Она подошла и начала орать.
— Эй! Если вы, паршивцы, стянете церковные деньги, я вырву вам ресницы. Люди увидят, что вы похожи на ощипанных цыплят и поймут, что вы, мерзкие дети, украли церковные деньги. Она напугала нас. Мы слышали, что она умеет колдовать. Однажды она превратила белого в мармелад и намазала на хлеб.
Весь класс посмотрел на мистера Уоттса. Это было нечто, что он должен был хотеть опровергнуть. Женщина, превратившая белого мужчину в мармелад и намазавшая его на тост. Мистер Уоттс только что услышал смехотворную похвальбу, но никак не отреагировал. Как обычно во время маминых выступлений он стоял, полуприкрыв глаза, с внимательным выражением на лице.
— Так что, когда она спросила, украли ли мы деньги из церкви, мы сказали, что нет, но это был неправильный ответ. Мы поняли это, так как она явно разозлилась. Она размышляла над тем, что ей сказать дальше или просто ей надоело — мы не поняли и решили, что можем уйти. Тогда она сказала:
— А что если, я попрошу вас, дети, украсть церковные деньги?
Мы все — и девочки, и мальчики — не смели взглянуть друг на друга. Мы бы скорее умерли, чем украли деньги из церкви. Если бы мы это сделали, то умерли бы все равно, хотели мы этого или нет. Так что мы не собирались их красть. Ни за что.
Дьявольская женщина угадала наши мысли, потому что сказала:
— Послушайте меня. Если, дети, я скажу вам украсть деньги, вы так и сделаете. И знаете, почему?
Никто из нас не знал, и мы не знали, что ответить. — Думаю, нет, — сказала она, — вы чертовы бесполезные дети. Вот, смотрите сюда.
Мама замолчала, и мы все посмотрели на нее. Даже мистер Уоттс не остался в стороне.
— Я попробую описать, что случилось дальше, — сказала она.
— Возник шар. сотканный из темноты, почти непрозрачный, который, пронесся с того места, где мы стояли. Мы закрыли руками глаза, а когда осмелились взглянуть, то увидели черную птицу. Никто из нас раньше не видел такую птицу. У нее была злобная голова, тело голубя и острые когти, в которых она держала двух маленьких птичек, по одной в каждой лапе. Она широко раскрыла клюв и смотрела на нас одним глазом, и мы поняли, что это дьявол. И пока этот взгляд не давал нам сойти с места, она засунула одну птицу в клюв, лениво хрустнула нею и проглотила. Вторую птицу ждало то же самое. Затем мерзкая птица превратилась обратно в черноту, которая снова разлилась у наших ног. Через мгновение перед нами оказалась эта ужасная женщина, из ее рта торчали перья.
— А теперь, — сказала она, — принесите мне церковные пожертвования в следующее воскресение, а иначе… И никому не говорите. Я узнаю, если вы проболтаетесь, я приду ночью, когда вы будете спать на своих циновках, вырву ваши глаза и скормлю рыбам.
Мы не сказали родителям, потому что не хотели лишиться глаз. Да и кто в мире захотел бы ослепнуть? Но мы, дети, знали, что должны совершить два преступления. Во-первых, мы должны были украсть деньги, а во-вторых. сделать что-то заведомо плохое. Так что мы должны были дважды поступить плохо. И эта темнота могла стать непроглядней той, что наступала, когда ты больше не мог видеть. Так что мы ничего не сделали. Мы позволили пожертвованиям проплыть у нас перед носом и не сделали ничего, потому что к воскресенью мы решили, что лучше уж меньшая тьма. Пусть дьявольская женщина придет, вырвет нам глаза и скормит их рыбам.
Все воскресенье мы прождали, когда она появится. Мы ждали, что она просочится в открытое окно школы на следующий день. Мы решили рассказать священнику, что случилось. Он сказал, что нам удалось обмануть дьявола. Он сказал, что дьявол приходил, чтобы испытать нас, детей. Для этого дьявол и существует. Чтобы испытывать то, во что мы верим. Но если бы мы украли деньги, то эта женщина непременно бы появилась, потому что тогда мы, дети, попали бы прямо в руки к дьяволу. Священник сказал: «Молодцы, дети» и дал нам по конфете.
В конце истории моя мама взглянула на мистера Уоттса, и они смотрели друг другу в глаза, пока не вспомнили о нас. Если бы она этого не сделала, мы, дети, подумали бы, что это была просто история о дьяволе, а у краснокожих не было бы повода возвращаться.
Моя мама никогда напрямую не спрашивала, как, по моему мнению, проходили ее визиты. Она хотела знать, но просто заходила с другой стороны. Ночью она спросила, верю ли я в дьявола. По глупости я ответила, что нет. Она спросила у меня, почему — после всего, что мне рассказали о дьяволе, и я процитировала ей слова мистера Уоттса. Я сказала, что дьявол — лишь символ. Его не существует на самом деле.
— Как и Пипа, — сказала она.
Но у меня был готов ответ.
— Ты не можешь услышать голос дьявола. А голос Пипа можешь.
После этого она замолчала. Я ждала и ждала, пока не услышала ее негромкий храп.
Когда она появилась в классе следующим утром, было очевидно, что она пришла поговорить не с нами. Она пришла поспорить с мистером Уоттсом.
— Моя дочь, моя дорогая Матильда, — начала она, — сказала мне, что не верит в дьявола. Она верит в Пипа.
Она остановилась, чтобы дать время мистеру Уоттсу ответить. Как всегда, он не показал ни тени удивления.
— Хорошо, Долорес, — мягко ответил он, — что, если мы скажем, что на книжных страницах у дьявола и Пипа одинаковое положение?
Теперь настал черед мистера Уотса делать паузу. Он ждал, но я понимала, что она не ответит.
— Давайте посмотрим, — сказал он. — Пип — сирота, получивший возможность творить и себя, и свою судьбу. То что пережил Пип, напоминает нам о судьбе эмигрантов. Все они оставили место, где выросли. Каждый потерпел неудачу. Каждый получил возможность создать себя заново. И они по-прежнему могли делать ошибки.
И тут моя мать увидела, по ее мнению, слабое место в аргументации мистера Уоттса. Она подняла руку, прерывая его, и спросила:
— Но как он поймет, что сделал ошибку?
