происходит.

— Но если он — твоя единственная надежда…

— У меня нет надежды.

— Тогда я схожу к нему вместо тебя.

— Вы действительно считаете, что он тот, за кого себя выдает?

— Да.

— Если бы я так думал…

— И все же, что если это правда, Ликиск? Представь, что мы сегодня сделаем. Что сделает мой муж! Если Иисус действительно пришел от Бога, разве он позволит кому-то пригвоздить себя к кресту? Я думаю о тебе, о том, что он, по-твоему, единственный, кто может спасти Марку жизнь. Почему ты не учитываешь вероятность того, что этот человек — действительно от Бога? Я бы на твоем месте не сидела у трибуна, сложа руки, и не ждала, пока он умрет. Я бы пошла к Иисусу…

— Я должен быть рядом с Марком. Мое место — рядом с ним, а не рядом с этим странным человеком, который утверждает, что Бог — его отец, а сам позволяет, чтобы его унижали, пороли и приговаривали к распятию. Нет. Я больше о нем не думаю. Извините.

— Я посижу с Марком вместо тебя.

— Нет.

— Если бы ты был близок к смерти, и Марк думал, что есть шанс тебя спасти, даже если этот шанс — попытка уговорить шарлатана, он бы им воспользовался?

— Да.

— Значит, ты любишь его меньше?

— Это жестоко.

— Встреться с Иисусом, пока не поздно, Ликиск. Что тебе терять?

— Но если Марк умрет, когда меня не будет рядом…

— А если он умрет, поскольку ты упустишь его единственный шанс?

Я не знал, что ответить.

Пока не настало время идти с солдатами, я сидел на кровати рядом с трибуном, считая каждый вдох и держа его руку, ощущая слабый пульс. Когда внизу на Литостротоне Абенадар начал отдавать приказания, я склонился над трибуном и поцеловал его в губы.

— Дождись меня, мой друг, — прошептал я.

Сидеть с ним пришла Клавдия Прокула.

Дорога к месту, где должны были умереть Иисус и два молодых человека, Дисмас и Гестас, шла по холмам: сперва спускалась с высокой части города, где стояла римская крепость и еврейский храм, огибала главный рынок, а затем уходила через врата Геннат за городскую стену.

Процессия двигалась медленно: Иисус с трудом удерживал тяжелую перекладину, которую позже прибивали к вертикальному столбу, вкопанному в землю на вершине холма под названием Голгофа. Евреи, мимо которых мы шли, в страхе отворачивались, кроме тех немногих, что не могли отвести глаз от мрачной процессии. Позади в молчании следовала кучка людей Каиафы, хотя сам первосвященник отсутствовал. Абенадар шел рядом с Иисусом, но поглядывал на толпу, остерегаясь неприятностей. Я находился поблизости вместе с группой солдат, то и дело наталкиваясь на любопытных зевак. Один из них, большой черный человек, напомнивший мне египтян, которых я видел в порту Александрии, возмутился, что Абенадар заставил его помогать, когда Иисус уронил свою перекладину и не смог поднять ее.

Когда Иисус встал на ноги, его глаза встретились с моими. Я мог бы воскликнуть: «Иисус, если ты тот, кто ты есть, спаси моего друга!» Однако лицо его было таким печальным и изможденным, а в глазах стояла такая боль, что я сказал только: «Мужайся!»

В полдень мы достигли вершины Голгофы, и меня бросило в дрожь при виде этого места смерти и плачущих женщин, оказавшихся родственниками и друзьями Иисуса. Среди них я увидел Иоанна.

— Мне жаль, — сказал я ему. — Я умолял Пилата, чтобы он не дал этому случиться.

Иоанн выдавил улыбку.

— Никто бы не смог ничего сделать, Ликиск.

Я оставил его с женщинами.

Абенадар занялся своим делом, наблюдая за солдатами, которые раздевали приговоренных. Никто из них не сказал ни слова. Никто не возмущался. Двое закричали, когда пришло время вбивать в руки гвозди. Иисус вздрагивал, кусал губы, но не издал ни звука. Четверо солдат на земле и один на лестнице подняли всех жертв по очереди и тупыми ударами вогнали перекладины в пазы верхней части стойки. Каждый из наказанных всем своим весом временно повисал на огромных гвоздях, вбитых в запястья. Солдат на лестнице страховал перекладину веревками, а двое других, вооружившись молотками, вгоняли последние гвозди в ноги. Дисмас, затем Гестас, затем Иисус.

— Все, Ликиск, — мягко сказал Абенадар, кладя руку мне на плечи. — Прости.

Я собирался ответить, но тут Иисус произнес:

— Пить!

Абенадар отдал приказ; солдат приложил к губам Иисуса мокрую губку, однако тот отвернулся.

Подул влажный ветер. Приближался дождь.

Вдалеке начали скапливаться темные облака.

— Будет ливень, — заметил Абенадар.

За моей спиной плакали женщины; я слышал ровный голос Иоанна, пытавшегося их успокоить. Иисус наверняка слышал это, поскольку поднял голову и взглянул перед собой.

— Женщина, — прохрипел он, — вот твой сын.

Все повернулись и увидели, что Иоанн обнимает женщину средних лет, наверняка красивую в молодости, когда у нее родился ребенок, висящий сейчас на римском кресте. Сильная женщина, подумал я — она не плакала, как другие.

Абенадар обошел все три креста, глядя вверх и проверяя, чтобы все было как полагается. Он поговорил с солдатами, и те убрали кости, в которые до сих пор играли. Вернувшись ко мне, он покачал головой.

— Когда они забивали гвозди, Иисус сказал, что прощает их, поскольку они не знают, что творят. Представляешь? Прощает людей, которые забивают в тебя гвозди. Странный человек этот назарянин.

Иисус заговорил вновь, глядя на Иоанна.

— Вот твоя мать!

Я взглянул на Иоанна; по его лицу текли слезы.

Один из людей Каиафы крикнул:

— Ты спасал других! Спаси себя!

Я в надежде посмотрел на Иисуса: «Да, спаси себя! Докажи, что ты сын Бога. Спустись. Спаси себя. Спаси себя, чтобы потом спасти моего солдата!»

Небо быстро темнело, и когда я взглянул на широкую долину, то увидел приближающийся дождь. На горизонте над вершинами голубых холмов сверкали молнии. Глухо рокотал пока еще далекий гром.

Гестас поднял голову, выйдя из оцепенения, в котором находился с тех пор, как в его тело начали вгонять гвозди. Его голос был резким и полным боли.

— Если ты Мессия, спаси себя — и нас.

Более молодой Дисмас втянул воздух, выпятив ребра под натянутой кожей, и повернулся к Иисусу.

— Не слушай его! Мы получили заслуженно, но ты… Гестас, заткнись! Этот человек не сделал ничего дурного.

Пока я смотрел на Дисмаса, упали первые капли дождя, оставив у меня на лице холодные следы.

С мучительным усилием он добавил: