на стене).
Я пересек двор, приблизился к впечатляющему ряду колонн, повернул на север и медленно направился вперед. Слева и впереди от меня возвышалась башня Антония. В этот момент в ворота хлынула целая толпа людей, окружавшая довольно высокого человека с каштановыми волосами и бородой, который, как я предположил, являлся одним из священников храма. Толпа была так велика, что меня понесло вместе с ней; в давке мне отдавили пальцы и чуть не поломали ноги и руки. Я подумал, что случится, если меня унесут в ту часть храма, куда можно только евреям — неужели Яхве немедленно поразит меня молнией? Но внезапно движение прекратилось, и головы присутствующих повернулись к человеку, оказавшемуся в центре этой суматохи.
Шум стих, словно по сигналу; толпа замолчала, как театральная аудитория в момент падения занавеса и начала пьесы. Мужчина, к которому было приковано всеобщее внимание, поднялся на несколько ступенек к запретной части храма. Теперь он стоял чуть выше окружающих, и в лучах утреннего солнца его длинные каштановые волосы отливали красным и золотым. Судя по виду, ему было на несколько лет меньше, чем Марку Либеру — чуть за тридцать.
Над притихшей толпой разнесся ясный голос.
— Мое учение не принадлежит мне, — сказал он и после паузы добавил: — Я говорю об учении того, кто меня послал.
По толпе пронесся шум. Старик рядом со мной пробормотал:
— Кто это? Откуда у него такие знания?
Его сосед ответил:
— Он хороший человек. Тихо, я хочу его послушать.
Человек на ступенях подождал, пока шепот и разговоры стихнут.
— Вы можете выслушать меня и сами решить, говорю я за себя или за того, кто меня послал. Человек, который говорит за себя, ищет своей славы. Но тот, кто делает это ради Его славы, говорит истину и не лжет.
По толпе вновь пронесся шум, и когда люди успокоились, человек на ступеньках задал удивительный вопрос:
— Почему вы хотите меня убить?
Вслед за этим замечанием последовал целый взрыв разговоров, и среди этого волнения раздался громкий голос:
— Ты одержим демоном! Кто собирается тебя убивать?
Издевательский вопрос вызвал смех. Человек на ступенях нахмурился.
Сбитый с толку, я повернулся к старику и на ломаном арамейском спросил, кто этот человек и почему он думает, что его хотят убить. Старик удивился и сперва отнесся ко мне с подозрением, но ему явно хотелось воспользоваться возможностью и сказать что-нибудь против выступавшего.
— Он ходит повсюду и говорит, что его послал Бог; утверждает даже, что он сын Бога. А на самом деле он просто мошенник.
Я спросил:
— Но почему кто-то хочет его убить, если он мошенник?
Старик пожал плечами и рассмеялся.
— Никто не хочет его убивать! — Он постучал пальцем по голове. — Он сошел с ума. — Отвернувшись, старик приподнялся и крикнул стоявшему на ступенях:
— Если ты тот, за кого себя выдаешь, почему ты осквернил субботу — говорят, в это время ты лечил?
Человек спокойно взглянул на старика.
— Я сделал одно дело, — сказал он, поднимая вверх палец, — и вас это удивляет. Но вы сами нарушаете закон субботы. Разве Моисей не дал закон обрезания, пришедший от Бога? В субботу вы выполняете обрезание, а если человеку можно совершать обрезание в субботу — чтобы соблюсти закон Моисея, — почему вы злитесь, что в субботу я вернул человеку здоровье? Не судите по внешнему виду. Будьте беспристрастны.
Старик ничего не ответил, но человек на ступенях продолжал смотреть в нашем направлении. (В один пугающий миг мне показалось, что он глядит прямо на меня!) Он отвернулся, когда кто-то в толпе задал новый вопрос, но было шумно, и я не услышал ни вопроса, ни ответа.
Через некоторое время человек спустился в толпу и растворился в ней, как и я, выйдя из ворот на улицу. Когда толпа рассосалась, я потерял выступавшего из вида.
У Никодима были гости; одним из них оказался пожилой широкоплечий мужчина с кустистой бородой, длинными, темными волосами и большими, внимательными карими глазами.
— Это Петр, — сказал Никодим, знакомя нас. — А это его друг Иоанн, — добавил он, указав на молодого человека моего возраста с волосами песочного цвета и с синими, как Средиземное море, глазами. Я бы с удовольствием поговорил с ними, особенно с Иоанном, но Петр заявил, что им пора идти.
— Может, мы еще встретимся, — сказал я, глядя на Иоанна.
Он улыбнулся:
— Может быть.
— Пошли, — проворчал Петр. — Господин ждет.
— Господин? — спросил я, сразу подумав о господине и рабе.
— Иисус, — сказал Иоанн с улыбкой.
Петр потянул молодого человека за рукав.
— Идем. Мы опаздываем.
Пока Никодим прощался у дверей, мне подумалось, что если б я не пришел, Петр и Иоанн наверняка задержались бы здесь подольше.
Никодим, однако, не беспокоился.
— Очень рад видеть тебя снова, молодой человек, — произнес он, вернувшись. — Ты многое узнал о нашем народе, не так ли? Вчерашняя встреча с Пилатом вполне может восприниматься как урок. — Он улыбнулся. — Прошу прощения, что не заговорил тогда с тобой; по-моему, лучше не смешивать удовольствие и серьезные дела.
— Я понимаю.
— Ты был этим утром в Храме, — сказал он, очень меня удивив. — Человек, говоривший там — Иисус из Назарета. Друг Иоанна.
— Иоанн назвал его господином. Почему?
— Иисус — равви, учитель. Он зовет Иоанна своим любимым учеником, и Петр немного ревнует. Петр любит думать о себе как о первом среди равных.
— Простите, Никодим, мне довольно сложно понять, о чем вы говорите.
— Не беспокойся, юноша…
— Но мне интересно! Из того, что я видел и слышал в храме от… э…
— Иисуса.
— … Иисуса из…
— Назарета.
— … да, из Назарета. Из того, что я видел и слышал, он действительно кажется учителем, но очень противоречивым.
— Это как минимум!
— Многие в толпе были настроены враждебно. А старик рядом со мной его просто терпеть не мог.
— И он не единственный.
— Иисус из Назарета сказал, что кто-то хочет его убить.
— Кто-то действительно этого хочет.
Потрясенный, я сидел с открытым ртом, не зная, что сказать. Наконец, я спросил:
— И кто же?
Никодим медлил, нервно ерзая в кресле и отводя глаза.
