– Пуэблу не зря называют городом церквей, – заметил Карлос, когда мы шли по главной площади. – Их тут более шести десятков, и это не считая всяческих религиозных школ да двадцати мужских и женских обителей. «Слишком много церквей», – подразумевал его тон, что выглядело вполне естественным для почитателя французского императора, объявившего, как известно, войну «суевериям».

Я, однако, критического настроя Карлоса не разделял, считая церковь полезной хотя бы тем, что она дает утешение женщинам, старикам, малым детям и всем, кто страшится Страшного суда. Но сам я, разумеется, надобности в таком утешении не испытывал, ибо понимал, что моя собственная душа безвозвратно и необратимо обречена на муки ада.

Выйдя на площадь, мы утолили жажду, купив соков – манго и лимонного. Уличные торговки продавали соки наряду с пульке и шоколадом; они держали их в маленьких бутылях, каковые хранились в больших красных глиняных сосудах, наполненных водой и зарытых в песок. Покупателям также повсюду предлагали цветы, главным образом маки.

Пуэбла понравилась Карлосу чрезвычайно: он нашел, что город этот обладает многими достоинствами столицы, но лишен при этом излишней спешки и суеты.

Утолив жажду, мы направились к епископскому дворцу, где Карлос договорился об осмотре библиотеки. Библиотека занимала красивое и довольно большое помещение: не менее ста шагов в длину и двадцати в ширину, а уж сколько там было томов в кожаных переплетах, трудно и вообразить. Мне, как человеку, гордившемуся (хотя я и ни за что не признался бы в этом ученому Карлосу) тем, что он не прочел в жизни ни одной книги, казалось, что их количество там определенно избыточно.

Некий важный сеньор, который назвался всего лишь главным библиотекарем, провел нас по книгохранилищу, где помимо всего прочего имелся отдельный закуток для книг, чтение коих не подобало доброму христианину и которые без особого разрешения не выдавались даже священникам. Позднее Карлос объяснил мне, что многие из этих сочинений прибыли из Испании, но были конфискованы инквизиторами, которые встречали корабли и тщательно проверяли грузы: а нет ли там чего неподобающего.

– Я так понимаю, что у вас хранятся тридцать два тома индейских иероглифических рисунков, сделанных еще до начала Конкисты, – сказал Карлос библиотекарю.

– Эти материалы не выдаются для просмотра, – равнодушно ответил тот.

Мой друг нахмурился и воззрился на библиотекаря в упор.

– У меня поручение от самого короля Испании – изучить индейские древности и составить их каталог.

– Эти материалы не выдаются для просмотра.

– Но почему? Нельзя ли сделать исключение? Я ведь вам объяснил, что сам король... поручил мне... – Карлос настолько разволновался, что стал заикаться.

– Эти материалы не выдаются для просмотра, – вновь прозвучал бесстрастный ответ.

Когда мы покинули библиотеку, Карлос молчал всю дорогу до самого дома. Меня так и подмывало спросить, что же такого важного может быть в старых ацтекских рисунках и письменах, но я благоразумно помалкивал, понимая, что интересы моего ученого приятеля простираются гораздо дальше моих собственных, круг которых ограничивался женщинами, попойками, лошадьми и оружием, и, скорее всего, нам друг друга не понять.

Потом Карлос сообщил мне, что намерен до самого вечера читать у себя в комнате. Не зная, чем еще заняться, я выпил в таверне вина и посетил местную puta: как уже говорилось, человек я простой и интересы у меня самые незатейливые.

* * *

На следующее утро мы снова пришли на главную площадь, где можно было нанять маленькие экипажи, запряженные мулами. Несмотря на ранний час, уличные торговцы уже вовсю предлагали свой товар: еду, одежду и вообще все, что только могло понадобиться человеку. Многие из индейцев располагались прямо на земле или на одеялах, а от дождя и солнца защищались примитивными зонтиками. В отличие от столицы, где улицы кишели leperos, здешние индейцы были чисто и аккуратно одеты.

Мы приобрели кое-что из продуктов. Карлос был великий охотник до рыбы, выбор которой в Пуэбле, в силу удаленности ее от моря, оказался небогат, однако нам удалось купить пирог с рыбной начинкой. Такие пироги доставлялись в город с побережья приготовленными лишь наполовину, их допекали уже на месте. Пока наш пирог доводили до ума, мы подкреплялись вином, сыром, жареной курицей и свежеиспеченным хлебом.

Сегодня настроение у моего друга было заметно лучше, чем накануне, когда мы возвращались из епископского дворца.

– Я должен извиниться перед тобой, Хуан, за то, что не сумел вчера сдержать гнев.

– Вовсе не обязательно передо мной извиняться, дон Карлос. Я просто...

– Слушай, хватит изображать бедного слугу-пеона, заметно же, что ты получил совсем иное воспитание. И, несмотря на все твои усилия казаться смиренным, сразу видно, что боевого духу в тебе еще больше, чем в тех задиристых петухах, которых мы видели в Сан-Агустине.

Он поднял руку, отметая мои возражения.

– Мне вовсе без надобности знать твою историю, ибо, услышав ее, я наверняка буду обязан бежать с доносом к альгвазилам, если не хочу сам угодить в тюрьму. У меня, разумеется, нет ни малейшего желания оказаться перед таким невеселым выбором, но пойми меня правильно, Хуан, я не так наивен и оторван от жизни, как тебе, наверное, кажется. Боюсь, что до сих пор ты был со мной полностью правдив лишь в одном отношении, когда выказал полнейшее пренебрежение ко всем значимым для человека вещам – истории, литературе, политике, религии. Если бы не бренди и шпаги, пистолеты да шлюхи, твоя голова была бы пуста, да и сердце тоже. Не спрашивай меня почему, но я хотел бы наполнить эту вопиющую пустоту между твоими ушами чем-то иным, значительно большим, нежели насилие и вожделение.

Я одарил его самой искрометной своей улыбкой.

– Откровенно говоря, amigo, вы не первый, кто называет меня невежественным и пытается подтолкнуть к чтению или изучению наук. Лишь благодаря непоколебимому упорству и твердому характеру мне удалось помешать мертвому грузу книг ослабить мою крепкую, способную держать шпагу, как то подобает настоящему мужчине, руку.

– Эх, Хуан, – он покачал головой, – испытывая страх перед истиной и учением, ты вовсе не укрепляешь руку, но ослабляешь свой мозг.

– Я ничего не боюсь.

– Нет слов, Хуан, ты не боишься ни огромного кота, которого вы, ацтеки, называете ягуаром, ни пистолета, который наставил на твою пустую голову плохой hombre. Однако, когда дело доходит до книг, ты похож на кошку на раскаленной крыше, которая боится спрыгнуть в лужу внизу, потому что страшится неизведанного. Ты хоть знаешь, что я имею в виду, когда говорю о Просвещении?

– Конечно, – сказал я, раздосадованный его снисходительностью. Вроде бы Ракель или Лизарди упоминали это слово, но, по правде говоря, что сие означало, я точно не помнил. Может, они имели в виду какой-нибудь светильник, предназначенный для чтения?

К счастью, Карлос не стал дожидаться, пока я обнаружу свое невежество.

– Речь идет о возрождении роли науки, об учении, которое преобразовало европейскую культуру. Начавшись более ста лет назад, это движение приобрело невиданный размах. В основе его лежит способность логически мыслить: по сути, это новая религия, но основанная не на слепой вере, а на разуме. Ясно, что я имею в виду? Исследуя какую-либо тему и задавая вопросы, мы должны делать выводы на основании фактов и логики, ни в коем случае не полагаясь на предубеждение или религиозные догматы. Если мы сумеем постичь мир, в котором живем, увидим его таким, каков он есть, не стесняя себя узкими рамками суеверий, как это было в прошлом, то приобретем знание, которое действительно сможет нас освободить. Ты понимаешь меня, Хуан?

– Si, сеньор, знание делает нас свободными.

Я попытался принять умный вид, но тут наш экипаж проехал мимо стайки хорошеньких девиц, и я не смог удержаться от того, чтобы улыбнуться и помахать им.

Карлос вздохнул и покачал головой.

– Боюсь, ты безнадежен. Вместо души у тебя то, что болтается между ног.

– Но, сеньор, не так уж я и невежествен. Я не ставлю крестик вместо подписи, а умею писать свое