сердец.

– Ты, наверное, задаешься вопросом: зачем я уговорил отца Идальго присоединиться к нам? – сказал Альенде. – Мы должны учитывать опыт прошлого. Сорок лет тому назад, когда наши отцы были еще совсем молодыми, ацтеки подняли восстание. Их были десятки тысяч; особенный размах бунт приобрел в Сан- Луис-Потоси, где генерал-инспектор Хосе де Гальвес...

– ...отрубил головы почти сотне человек и, насадив их на колья, выставил на всеобщее обозрение, дабы другим было неповадно, – продолжил его друг.

– А знаешь, почему так произошло? Просто у ацтеков не было настоящего вождя, а то они вполне могли бы добиться своего. Будь уверен, индейцы не забыли, как жестоко подавлялись их восстания. Падре Идальго говорит, что они все помнят и жаждут мести.

– Что-то я сомневаюсь в боеспособности ацтекской армии.

– Даже если ее возглавим мы?

– Интересно, каким образом?

– Для этого-то и нужен падре. Он известен по всей области Бахио как лучший друг индейцев, они ему доверяют. И если падре бросит клич, отзовутся многие. Теперь ты понял мою мысль? Костяк армии составят несколько тысяч хорошо обученных ополченцев, а основную ее массу – огромное количество индейцев. И все вместе – это будет сила.

Альдама покачал головой.

– Игнасио, да ты говоришь о мятеже.

– Я говорю о переменах, добиться которых можно только силой оружия. Или ты хочешь и дальше служить гачупинос, словно пеон, и передать это рабское наследие своим детям?

– Ну разумеется не хочу.

– В колонии дуют свежие ветры перемен. Люди открыто говорят о необходимости восстания. Я слышу об этом от офицеров-креолов по всему Бахио.

– Это все нужно тщательно продумать, ведь даже малейшая неосторожность может навлечь на нас гнев вице-короля.

Альдама был отважным солдатом, но вот гражданской решимости ему явно недоставало. Зато Альенде бесстрашно рвался к цели, презирая опасность.

– Мы опытные воины, – заявил он, – и уж никак не уступим тем, кого может выставить против нас вице-король. Если мы выступим открыто, требуя перемен, нас поддержат наши собратья по всей колонии. В конце концов, для нас это вопрос чести. Моя кровь так же чиста, как и кровь любого заносчивого гачупино, родившегося в Испании. Я ничем не хуже, не намерен терпеть порабощение и готов сражаться, отстаивая свои права, до последней капли крови.

Альенде взглянул на друга, ухмыльнулся и добавил:

– И помни, amigo, трофеи достаются победителям. Если мы окажемся теми, кто выгонит гачупинос из Новой Испании, то именно мы и пожнем плоды победы – высшие командные должности и почести.

Ракель Монтес тихонько сидела на скамье экипажа и смотрела на женщину, расположившуюся напротив нее. Донья Хосефа Домингес была женой дона Мигеля Домингеса, коррехидора Гуэретаро, главного представителя закона в городе и его окрестностях. Находясь в гостях у этой сеньоры, Ракель получила от священника из Долореса письмо с просьбой организовать ему приватную встречу с членами литературного клуба Гуэретаро. Как и донья Хосефа, Ракель посещала собрания этого кружка, на заседаниях которого подвергалась критике несправедливость политического и экономического устройства колонии.

Ракель и донья Хосефа провели ночь в Сан-Мигеле, в доме подруги, а утром отправились на тайную встречу. Ракель получала немалое удовольствие от общества доньи Хосефы, женщины большого ума и высоких моральных качеств. Восхищалась девушка и ее супругом, Мигелем Домингесом. Родившийся в Гуанахуато, дон Мигель достиг весьма высокого для креола положения. Коррехидор чем-то напоминал Ракель ее отца: оба слыли завзятыми книгочеями и тяготели к прогрессивным идеям. Но если дон Мигель лишь молчаливо соглашался с необходимостью социальных перемен, то его энергичная, волевая супруга – «госпожа Коррехидорша», как ее называли, – активно участвовала в тайных собраниях литературного общества. Некоторое время назад донья Хосефа сетовала на положение дел в Европе, которые складывались для Испании далеко не лучшим образом.

– Наполеон – безумец, подгоняемый неуемным честолюбием, и никто в Мадриде не может его остановить, – горячо заявляла она. – Это чудовище уже захватило половину Европы, а теперь наступает на восток. А этот придворный шут Годой даже и не пытается умерить его аппетиты.

Ракель была полностью согласна со своей старшей подругой.

Сама девушка тоже разбиралась в подобных вопросах и находила внешнюю политику Испании весьма неразумной и заслуживающей всяческого осуждения. Еще девочкой, посещая школу в Гуэретаро, Ракель жила в семье доньи Хосефы и пользовалась с дозволения хозяйки ее библиотекой. Но главное, супруга коррехидора постоянно вела с ней беседы и подбивала на споры: они частенько увлеченно обсуждали вопросы искусства, философии, истории, литературы и даже проблемы современной политической борьбы.

Отец Ракель поощрял дочь к учению и размышлениям, а донья Хосефа рассматривала интерес к литературе и политике как нечто обязательное для современного человека, и ее личный пример оказал огромное воздействие на формирование личности девушки. В частности, от Хосефы она почерпнула ту приверженность к книгам, которую Хуан де Завала находил столь непривлекательной в женщинах.

Мать Ракель к литературе была равнодушна, зато любила музыку и сумела передать эту любовь своей дочери. Чувствительная, но смиренная, не отличающаяся крепким здоровьем и сильным характером, эта женщина безропотно сносила все превратности жизни, и, глядя на нее, девушка решила во что бы то ни стало избежать судьбу матери.

Отец Ракель был человеком куда более энергичным и интересы имел весьма разносторонние. Он любил все виды искусств – литературу, музыку, живопись и философию – и собрал самую лучшую частную библиотеку в Гуанахуато. Увы, последнее обстоятельство сослужило ему недобрую службу, когда инквизиция постучалась в двери Монтеса, обвинив его в том, что он converso, который скрывает свое еврейское происхождение.

Что же до его единственной дочери, то она явно тяготела к знаниям, несмотря на господствующее в обществе убеждение: учеба для женщин бесполезна в силу их врожденной, по сравнению с мужчинами, неполноценности. Рассудив, что женщина вроде доньи Хосефы – с ее умом, эрудицией и положением в обществе – будет оказывать на его дочь положительное влияние, Монтес всячески поощрял их дружбу и попросил супругу коррехидора стать крестной матерью его ребенка. Хотя Ракель была метиской, донья Хосефа с самого начала решила вырастить девочку по-настоящему образованным человеком и потребовала, чтобы ей полностью доверили воспитание крестницы. Сеньор Монтес не возражал.

Но затем весь этот мир рухнул. Отец, которого Ракель обожала, с безжалостной быстротой лишился сначала доброго имени, а затем и жизни. Не проявил Господь милосердия и к ее матери. Эта хрупкая женщина не вынесла смерти мужа и обрушившихся на семью несчастий – сначала у нее помутился разум, затем она тяжело заболела и месяц назад умерла. Ракель до последнего дня трогательно заботилась о матери и одновременно сражалась с кредиторами, пытаясь спасти хоть малую часть своего наследства.

Борьба за финансы была в основном проиграна, и вот теперь Ракель осталась совсем одна. Все считали, что лучший выход для девушки, которая лишилась мужской защиты и поддержки, – принять монашеский обет. У женщины в миру не могло быть иного поприща, кроме жены, служанки или проститутки, а монастырь предоставлял стол и кров до конца дней, а потому был вполне естественным выбором для множества представительниц слабого пола, оказавшихся в бедственном положении.

Более того, обратившись за защитой к церкви, Ракель не чувствовала бы себя одинокой, ибо именно так поступила являвшаяся предметом ее восхищения знаменитая поэтесса сестра Хуана Инес де ла Крус,