И все-таки индейцы упорно выдавливали защитников с баррикад и теснили их назад, к зданиям. Когда стало ясно, что положение на баррикадах и улице Лос-Позитос критическое, Риано во главе отряда из двадцати человек совершил вылазку из зернохранилища. Он спокойно расположил вспомогательные силы на позиции, вернулся к зданию и уже в дверях задержался и оглянулся, чтобы обозреть с крыльца ход сражения. И тут один из наших солдат взял губернатора на прицел и всадил мушкетную пулю ему в голову.

Когда унция свинца ударила Риано в висок, я не испытал злорадства. Конечно, план погубить меня, выслав на манильском галеоне на каторгу, наверняка был разработан с санкции губернатора Гуанахуато. И Марина права: человеком чести он был только с теми, кого считал равными себе. Он взялся за оружие, чтобы не дать другим возможность получить те права, которыми пользовался с рождения, и погиб, защищая свои привилегии.

И вот сейчас, увидев, как он упал, я тут же понял: случилось нечто значимое. Будучи губернатором большой, богатой провинции, Риано являлся одним из самых могущественных людей в Новой Испании. И что же – он был повержен ничтожным пеоном, вооруженным ржавым мушкетом.

* * *

Боевой дух обороняющихся был сломлен. Несмотря на убийственный мушкетный огонь, натиск ацтеков на баррикады не ослабевал, и в конце концов, не выдержав напора, их защитники побежали к широким дверям зернохранилища.

И тут у меня сжалось сердце.

Марина!

Она отчаянно размахивала мачете в самой гуще схватки, но затем мушкетная пуля сразила ее лошадь, и я потерял Марину из виду. Я пришпорил Урагана, шлепнул его по крестцу, и жеребец рванулся вперед, врезавшись в толпу индейцев. На всем скаку я схватил висевший у седла сигнальный рог и издал долгий, пронзительный звук.

Бойцы расступались передо мной, как воды Черного моря перед Моисеем, а те, кто замешкался, едва увертывались из-под копыт Урагана. Я увидел Марину, обернувшуюся на звук горна. Лошадь под ней пала, но сама она была цела и невредима и сейчас, бросив на меня свирепый взгляд, вновь отвернулась, чтобы присоединиться к схватке.

Что-то попало в мою шляпу. Раскаленный кусок свинца проделал в тулье сквозную дыру, но при этом шляпа, как ни странно, осталась на голове. А главное, голова – на месте. Я пригнулся в седле, молясь, чтобы пуля не угодила в Урагана, поскакал за Мариной, схватил ее за волосы и развернул жеребца, чтобы умчаться прочь, подальше от сражения.

Но не тут-то было. Я вскрикнул от боли и выпустил Марину, когда эта puta изо всей силы плашмя ударила меня мачете. Внезапно земля вокруг нас вздыбилась под мушкетными пулями. Я схватил Марину, затащил на Урагана, и он вынес нас в безопасное место.

Снова оказавшись на вершине холма, откуда, словно с высоты птичьего полета, была видна вся картина сражения, я сказал:

– Мне прекрасно известно, что у тебя руки чешутся лично посчитаться за все обиды, нанесенные твоим соплеменникам со времен Кортеса, но если ты погибнешь, то очень подведешь падре.

– Как это?

– Да очень просто. У него есть десятки тысяч бойцов, готовых отдать свои жизни, а вот искусных разведчиков ему очень и очень недостает.

Похоже, мой довод оказал-таки на Марину желаемое воздействие, умерив ее ярость.

Мы наблюдали за отходом испанцев к зернохранилищу. Бо?льшая часть их укрылась внутри строения, но некоторые, включая отряд конных драгун под началом Кастильо, остались снаружи после того, как захлопнулись массивные деревянные створки. Эти люди были обречены – индейцы навалились на них скопом и, подавляя численностью, безжалостно убивали. Битва превратилась в бойню, и я приметил, как некий вражеский солдат воспользовался неразберихой: сбросил мундир и присоединился к атакующим, словно с самого начала был одним из них.

Хотя, лишившись командира, защитники, безусловно, растерялись, однако пока вырвать у них победу нам все-таки не удалось. Похоже, Гильберто Риано сумел возглавить их, заняв место своего отца. Я видел, как по его приказу люди стали швырять что-то в самую гущу наседавшей на зернохранилище толпы индейцев. Загремели взрывы. То, что использовали защитники в качестве бомб, показалось мне очень знакомым, и я, хоть и не сразу, вспомнил, что это фляги, в каких мой дядюшка некогда поставлял на рудники ртуть. Оборонявшиеся наполнили их черным порохом и шрапнелью и прикрепили короткие запальные шнуры. Многие из этих бомб взрывались еще в воздухе, производя ужасающий эффект – жуткий грохот, адское пламя и, главное, острые как бритва, осколки, разлетающиеся со страшной скоростью во все стороны, разрывая и терзая плоть.

Залпы и взрывы пробивали в толпе индейцев огромные бреши, но они тут же вновь затягивались, ибо места павших занимали их товарищи.

Мы оставили свою позицию и присоединились к группе, окружавшей Идальго и Альенде. Двое вождей следили за ходом сражения и отдавали приказы офицерам на переднем крае. Было очевидно, что для успешного завершения дела необходимо проломить главные двери.

К нашему восстанию присоединились также рабочие с серебряных рудников. По приказу падре несколько рудокопов, прикрываясь чем только можно, попытались высадить двери ломами, но крепкое дерево не поддалось.

Неожиданно навстречу падре выступил совсем молоденький, лет девятнадцати-двадцати, рудокоп. Он снял соломенную шляпу и робко предложил выжидательно смотревшему на него вождю повстанцев:

– Святой отец, я могу поджечь двери.

– Поджечь двери?

– Si, если вы дадите мне смолы и ветоши, которая хорошо горит.

Падре кивнул.

– Я горжусь тобой, мой отважный сын.

Паренек уже уходил, когда отец Идальго крикнул ему вдогонку:

– Как твое имя?

– Меня кличут Пипила, – отозвался рудокоп.

Глядя, как парнишка направился к дверям зернохранилища, сгибаясь под тяжестью камня, который держал над головой для защиты, я изумлялся и восхищался его мужеством. На груди у юного рудокопа висел узел из тряпья с горшочком смолы и прикрепленной к нему шахтерской свечой. Пули, рикошетом отскакивавшие от каменной плиты, не могли задержать смельчака.

Наверху взорвалась бомба. Юнец упал на колени; большой камень, прикрывший его от мушкетных пуль, качнулся в сторону. Пипила снова укрылся под камнем: земля вокруг него взметнулась под пулями. Уже на подступе к дверям парнишка на миг замер (собирается с духом, подумал я), а уже в следующее мгновение он мазал створки дверей смолой и прилеплял к ним ветошь. Пламя вспыхнуло мгновенно. Я в изумлении покачал головой. Штурмующие рвались к этим дверям так же отчаянно, как и осажденные защищали их, всего погибло более тысячи человек, а тут какой-то мальчишка в считаные минуты разобрался с ними при помощи свечи и промасленной ветоши.

Когда огонь охватил деревянные створки, индейцы устремились вперед: несколько человек подхватили бревно, решив использовать его в качестве тарана. Даже с расстояния я видел, какая паника охватила защитников склада, высовывавшихся из окон, чтобы бросать бомбы или стрелять из мушкетов. Они понимали, что, когда дверь не выдержит, им придется столкнуться с разъяренными ацтеками лицом к лицу. Некоторые уже молили о пощаде, а какой-то дурак высыпал индейцам на головы мешок серебряных монет. Видимо, обезумев от отчаяния, он решил, что таким образом может купить себе жизнь. Наконец в окне верхнего этажа вывесили белый флаг, и все мы вздохнули с облегчением.

Индейцы, ломившиеся в двери, остановились и разразились радостными возгласами. И тут вдруг Гильберто Риано и еще двое испанцев высунулись из окон и швырнули вниз самодельные бомбы – начиненные шрапнелью фляги для ртути. Результат взрывов был ужасающим, однако не менее ужасный вопль исторгли глотки ацтеков, увидевших, как их командиров подло убили под белым флагом перемирия. Обезумев от ярости, индейцы вновь, не считаясь ни с какими потерями, принялись штурмовать двери,