в артиллерии, однако при этом явно переоценивали ее значение. Спору нет, орудия порой решали судьбы сражений, но это лишь при условии, что при них состояли опытные, подготовленные расчеты, умевшие заряжать и наводить пушки и стрелять из них. Для нас же артиллерийские орудия были почти бесполезны, ибо учиться настоящему обращению с ними было некогда, да и не у кого. Большинство наших новобранцев едва освоили мушкеты.

Падре выслал вперед, на дорогу к Вальядолиду, отряд из трех тысяч солдат под началом полковника Мариано Хименеса, а мы с Мариной двигались в авангарде этого отряда вместе с «партизанским» вожаком по имени Луна и шайкой, которую он собрал. Всякого рода партизанские подразделения вырастали по всей округе, словно грибы после дождя. Здесь, как и в Испании, многие их участники являлись пламенными борцами за свободу, но немало было и шаек настоящих bandidos, примазавшихся к делу революции, чтобы под благовидным предлогом грабить и обирать всех подряд. Ходило множество историй об их налетах на гасиенды, серебряные рудники и вьючные обозы, перевозившие серебро. Луна, бывший управляющий на гасиенде, представлял собой нечто среднее между патриотом и разбойником.

Как выяснилось, в Вальядолиде не было умного и смелого человека вроде Риано, способного организовать оборону города. Мерино, здешний губернатор, в компании двух высших офицеров местного ополчения удрал из города по дороге на Акамбаро. Вместе с Луной и его людьми мы поскакали в погоню, перехватили их медленно катившиеся, под завязку набитые сундуками с городской казной экипажи, и задержали беглецов вместе с их dinero.

Я повез пленников к падре, а Марина на всякий случай осталась в Вальядолиде. Позднее она рассказала мне, что как только весть о захвате губернатора достигла города, всякие разговоры о сопротивлении прекратились.

Мы вступили в Вальядолид как завоеватели. Тут нас ожидало новое пополнение: несколько сот бойцов из драгунского полка и недавно призванных рекрутов. Правда, вооружены и обучены эти новобранцы были ненамного лучше наших индейцев.

На следующий день в городе воцарился сущий ад. Началось все опять с разгрома индейцами пулькерий, таверн и особняков. Альенде выслал для прекращения беспорядков отряд своих драгун, велев им для острастки стрелять в воздух. Однако эта мера не возымела действия: грабежи и погромы ширились; и тогда он приказал открыть огонь на поражение. Несколько человек было убито, еще больше ранено. Жаль, конечно, что пришлось прибегнуть к таким крайностям, но мародерство наконец-то удалось остановить.

Однако неприятности наши на этом не закончились. Несколько дюжин индейцев внезапно заболели, а трое даже умерли, и по лагерю распространились слухи: якобы горожане специально отравили украденное ацтеками бренди. Альенде считал, что виноваты были сами пострадавшие, дорвавшиеся до спиртного и не знавшие меры. Индейцы всю жизнь питались маисом, бобами да перцем, запивая все это лишь водой да изредка, когда повезет, чашкой пульке, и их желудки не были приспособлены к тяжелой пище и крепким напиткам, на которые они сейчас налегли.

И снова Альенде сумел прекратить беспорядки способом, который оказался не менее действенным, чем мушкетный огонь. Гарцуя на своем великолепном скакуне перед толпой разъяренных индейцев, он заявил, что бренди было хорошим, а они просто не умеют пить и перебрали, в доказательство чего лично осушил полную кружку, призвав последовать своему примеру остальных офицеров.

Двадцатого октября мы выступили из Вальядолида. В Акамбаро был произведен генеральный смотр огромной армии, которая в полном составе прошла маршем перед своими вождями. Падре Идальго был провозглашен generalissimo, или верховным главнокомандующим; Альенде объявили капитан-генералом; Альдама, Бальерга, Хименес и Хоакин Ариас стали генерал-лейтенантами.

Хуану де Завала никаких чинов и званий не присвоили, да и Марина не давала мне зазнаваться, постоянно напоминая о моих многочисленных недостатках.

Подобно гигантскому, медленно извивающемуся чудовищу, повстанческая армия ползла по направлению к Мехико. Из Вальядолида и Акамбаро падре направил войска по дороге, проходящей через Мараватио, Тепетонго и Икстлауак.

Мы с Мариной порознь занялись разведкой дороги на столицу: она действовала с помощью своей женской шпионской команды, а я, как обычно, изображал гачупино верхом на породистом скакуне. Когда я вернулся, падре собрал Альенде, Альдаму и других высших командиров, чтобы выслушать мое донесение.

– С целью остановить нас еще до того, как мы подойдем к столице, вице-король выслал навстречу армию под командованием полковника Трухильо, – доложил я. – Силами около трех тысяч человек он занял Толуку – последний значительный населенный пункт на пути к Мехико. Затем полковник Трухильо отправил передовой отряд для защиты моста Дон-Бернабе через реку Лерму. У меня не было возможности подобраться так близко, чтобы произвести точный подсчет, но несколько сотен человек там явно наберется.

– Трухильо решил первым делом занять мост, потому что собирается переправиться через реку со всеми силами и навязать нам бой возле Икстлауака, – заявил Альенде. – Мы должны отбить мост, пока туда не прибыло подкрепление.

Сказано – сделано. Когда мы подошли к мосту через реку Лерму, его защитники, рассудив, что оборона равносильна самоубийству, предпочли обратиться в бегство. А к тому времени, как мы завершили переправу, вернулась Марина. Вот что она сообщила военачальникам:

– Когда подразделение, выделенное Трухильо для защиты моста, бежало, громко крича о наступлении армии, в дюжины раз превосходящей все силы, имеющиеся в распоряжении вице-короля, полковник немедленно развернул свое войско и отступил. Он планирует занять оборону в городке Лерма.

– Там тоже есть мост, – заметил я.

Альенде кивнул.

– Да, и Трухильо будет оборонять этот мост, в надежде не дать нам перейти его и добраться до перевала, известного как Монте-де-ла-Крус. Потому что если мы минуем перевал, дорога на столицу будет для повстанцев открыта.

На том военном совете было принято решение разделить армию. Под началом падре остались силы, которым предстояло провести наступление на восток, со стороны Толуки на Лерму, и вступить в контакт с войсками Трухильо, тогда как Альенде с прочими вознамерился двинуться от Толуки на юг, переправиться за реку по мосту Атенго и, повернув на северо-восток, обойти Трухильо у Лермы.

– Мы отрежем ему путь к отступлению через перевал к столице и зажмем его войско между нашими силами, – сказал Альенде.

– Этот ставленник вице-короля наверняка достаточно смышлен для того, чтобы защитить и мост Атенго, – заметил Альдама.

– Скорее, он его просто разрушит, – возразил падре. – Для защиты обоих мостов, и Лерма и Атенго, сил у него явно недостаточно. Мы должны поспеть туда прежде, чем Трухильо уничтожит мосты.

Я постоянно курсировал между двумя частями нашей армии, во избежание всевозможных сюрпризов тщательно отслеживая любые перемещения неприятельских сил. Двадцать девятого октября Альенде прогнал отряд полковника Трухильо с моста Атенго, в то время как падре Идальго двигался к мосту Лерма.

Выехав в одиночку, я значительно опередил корпус Альенде и нагнал арьергард Трухильо, при встрече с которым легко выдал себя за испанского купца, напуганного наступлением дикой ордой грабителей и убийц. Для меня это не составило ни малейшего труда: очень помогли усвоенные с детства высокомерные замашки гачупино, да и породистый жеребец сыграл свою роль.

Добравшись до Лермы, я узнал, что Идальго приближается к городу быстрее, чем Альенде. Хотя народу у последнего было меньше, маневр, имевший целью обойти Трухильо через мост Атенго, вынуждал