вьючным обозом, потому что не знает, какие дороги уже заняли повстанцы.

– Его «благородство» распространяется только на испанцев, укрывшихся в зернохранилище, – фыркнула Марина. – Губернатор бросил Гуанахуато на произвол судьбы и заботится лишь о безопасности и золоте испанцев. Между тем его долг – защищать всех горожан. Его решение будет стоить жизней обеим сторонам.

– Риано явно презирает нашу армию, – сказал я. – Для него это всего лишь толпа индейцев под предводительством священника да нескольких офицеров-изменников. Более того, офицеров регулярной армии у нас нет вообще, лишь командиры колониального ополчения, причем невысокого ранга. Он наверняка знает, что в городах, занятых нами по пути сюда, никто сопротивления не оказывал и что индейцы вооружены чем попало.

Сам «бывший испанец», я прекрасно понимал ход мыслей Риано. Он не сомневался в том, что первые же мушкетные залпы, под которыми полягут сотни их собратьев, обратят индейцев в паническое бегство. Признаться, я тоже задумывался об этом. Когда необученные, не имеющие настоящего оружия ацтеки прочувствуют на своей шкуре всю силу мушкетного огня, их революционный энтузиазм запросто может сойти на нет. Но я предпочел держать свои опасения при себе, ибо Марина была женщина вспыльчивая, и, услышав такое, она чего доброго еще оторвала бы мне яйца.

– Нас много, десятки тысяч, – говорила она. – Мы превзойдем их числом – в пятьдесят, в сто раз.

Я заподозрил, что Риано сознательно решил принять бой при таком же соотношении сил, какое некогда было у сражавшегося с ацтеками Кортеса. Ведь если ему повезет, он впишет свое имя в историю рядом с именами великого Кортеса и завоевателя страны инков Пиззаро. Когда стало известно, что армия Идальго находится в двух днях пути, Риано отказался от защиты жилых кварталов города и под покровом ночи перебрался в зернохранилище, превратив его в настоящую цитадель.

– Губернатор объявил, что горожане, дескать, должны защищать себя сами, – сказал сапожник- метис, мимо лавки которого мы проходили. – Но при этом его люди отобрали у нас все мушкеты, а заодно подчистили и почти всю провизию. Им на нас наплевать. – Он смачно сплюнул на землю. – А раз так, то и нам тоже наплевать на них!

Когда освободительная армия достигла пригородов Гуанахуато, я выехал ей навстречу, на гасиенду Буррас. Отец Идальго и Альенде внимательно выслушали мой рассказ о планах губернатора Риано. Я даже нарисовал карту рыночной площади и прилегающих улиц, пометив места, где возведены баррикады и перекрыты подступы.

– Значит, их всего человек шестьсот или семьсот? И военных – не больше половины? – уточнил Альенде. – И, говоришь, губернатор с этими силами собирается защищать целых три отдельных здания?

Он взглянул на падре так, словно сомневался, в своем ли я уме.

Я рассмеялся.

– Я видел их приготовления собственными глазами.

Конечно, Альенде можно было понять – ну как поверить в то, что один из богатейших городов мира, третий по величине город обеих Америк, с населением в семьдесят тысяч человек, защищают столь малые силы.

– Однако вы ошибаетесь, если думаете, что захватить зернохранилище будет легко, – продолжил я. – Это настоящая крепость, а Риано и его люди хорошо вооружены. Мушкетов у них больше, чем у всей нашей армии, и это оружие находится в руках настоящих стрелков. Запасов провизии там тоже более чем достаточно. Не имея пушек, чтобы пробить бреши в стенах, мы можем ворваться внутрь, только высадив передние двери, а делать это придется под залповым огнем сотен мушкетов, который защитники поведут из похожих на бойницы окон и с крыши. Этот огонь станет буквально выкашивать наши ряды.

Я хотел сказать, что это будет настоящая бойня, но прикусил язык, ибо слишком почитал падре, чтобы усомниться в мудрости его действий.

Отец Идальго попросил меня сопровождать двух его представителей, которые должны были передать Риано предложение о капитуляции. Выбор был прост: или сдача в плен и гуманное обращение, или же в случае сопротивления смерть без надежды на пощаду.

Однако вдобавок к ультиматуму падре вручил мне еще одно письмо.

– А это личное послание для сеньора Риано. Я знаю его и его семью, да и ты, полагаю, тоже.

– Мы встречались несколько раз, на балах и приемах. Но друзьями не были.

– Неважно, ты встречался с губернатором и его сыном и знаешь, что это достойные люди. Передай это письмо лично Риано и никому больше не показывай.

Личное послание падре губернатору гласило:

В сопровождении двух парламентариев я подошел к зернохранилищу, после чего меня и еще одного из посланцев, предварительно завязав нам глаза, допустили внутрь. Повязки с нас не снимали до тех пор, пока мы не поднялись на крышу, где встретились с Риано и его сыном Гильберто. Губернатор ничем не показал, что узнает меня, а вот Гильберто все время косился в мою сторону, явно пытаясь сообразить, где видел меня прежде. Но так и не понял – этому помешала густая борода.

Ознакомившись с требованиями падре, Риано созвал на крышу своих товарищей по оружию. Он вслух зачитал им послание и выдержал паузу, ожидая реакции. По подсказке офицеров, солдаты регулярных подразделений дружно гаркнули: «Viva el rey!» – «Да здравствует король!» После этого губернатор посовещался с горожанами, которые, хоть и без энтузиазма, заявили, что будут сражаться.

В ответном послании Риано поблагодарил падре за предложенную его близким защиту, но сообщил, что в ней не нуждается, поскольку успел отослать жену и дочерей из города.

Вскоре из зернохранилища выехали и, яростно нахлестывая коней, помчались в разных направлениях два гонца. Один из них, так и не добравшись до городской окраины, был выбит из седла выстрелом, а имевшееся при нем послание досталось мне и было прочитано на обратном пути в наш лагерь.

То было письмо от Риано генералу Кальехе в Сан-Луис-Потоси, а говорилось в нем следующее:

Во время переговоров я получил возможность убедиться в правильности своей предварительной оценки: под ружьем у Риано имелось не больше шести сотен бойцов, причем лишь две трети из них составляли настоящие солдаты, и они готовились обороняться против армии, численность которой в настоящее время приближалась к пятидесяти тысячам. Но и среди нас лишь несколько сот человек являлись профессиональными военными или, подобно мне, просто хорошо владели оружием.

Отец Идальго выступил из Долореса во главе нескольких сотен человек, и за двенадцать дней похода к Гуанахуато его армия увеличилась стократ. Другое дело, что обучить эту толпу народа или хотя бы объяснить ей, что необходимо соблюдать дисциплину, у нас не было ни времени, ни возможности.

– Сначала Риано будет защищать баррикады, – доложил я по возвращении падре и Альенде.