— Я подумал, не вас ли ему хотелось тогда видеть… А может, он и видел вас на лесопилке той ночью?..
Т. Джон мрачно взирал на женщину. Она нервно облизала губы, старательно избегая встретиться с ним взглядом.
— Я уже сказала, что меня и близко не было от того места.
— Все равно, вы находились дома в полном одиночестве. Но алиби у вас нет. — Уилсон обернулся к Гонсалесу, забирая со стола пластиковый пакет.— Сняли отпечатки?
Гонсалес едва кивнул.
— Отлично! — Уилсон снова смотрел на женщину, вытаскивая из пакета потемневшую серебряную цепочку.— Интересно, почему страшно обгоревший человек не желал расстаться с какой-то побрякушкой, будто она, понимаете, представляла какую-то ценность?
Она промолчала, тогда Уилсон небрежным жестом отпустил пакет, и тот тихо спланировал на стол, а сам продолжал держать в руке цепочку так, что медаль с изображением святого Христофора зависла на уровне ее лица.
— Интересно, какой в ней смысл? — произнес он и тут же заметил, как в ее глазах опять вспыхнули искры гнева. Но она ничего не сказала. Уилсон уронил цепочку, почерневшие звенья которой свернулись кольцами на столе.
Какое-то время она не мигая смотрела на обуглившийся металл, хмурясь все больше, и наконец сказала:
— Мы закончили? Теперь я могу уйти?
Уилсон был посрамлен. Женщина что-то знала и уносила тайну с собой, а он оставался здесь с грандиозным делом об убийстве и поджоге, впервые за девять лет его службы… А его шанс занять место Флойда Доддса…
— Ничего не хотите добавить к вашему рассказу?
— Нет.
— Даже несмотря на отсутствие у вас алиби?
— Я была дома.
— Одна!
— Да.
— Укладывали вещи? Вы же собираетесь покинуть своего мужа?
— Я работала дома на компьютере. Там есть таймер, так что можете сами убедиться…
— В чем? Что кто-то там был? Или кто-то привел специалиста по компьютерам, который знает, как влезть в машину… в память, чтобы изменить время вхождения? Позвольте мне вам сказать, что вы сами вредите себе.— Он сгреб со стола цепочку и опустил ее в пластиковый пакет.— Знаете, что бы вы ни натворили, вам самой будет легче, если признаетесь. А если вы прикрываете кого-то… черт возьми, какой смысл брать на себя ответственность за то, чего вы не совершали? — Она отвела взгляд.— Вы не… Вы ведь не покрываете мужа? Да-да, это глупо. Вы же собирались разбежаться.
— Мне будет предъявлено обвинение? — решительно спросила она.
Два ярких пятна заиграли на ее скулах, а под свободной курткой напряглось стройное тело, которое, должно быть, похудело фунтов на пять за те двадцать четыре часа, что прошли после пожара. Она не улыбнулась.
— Как я уже заявила, мне бы хотелось навестить мужа.
Уилсон бросил взгляд на коллегу.
— Знаете, миссис Маккензи… Вы не возражаете, если я буду вас так называть, пока вы еще официально замужем? Идея чертовски своевременная. Может, вы и другого парня навестите, и у вас появится возможность сказать мне, кто он… Правда, вид у него такой, что, полагаю, и родная мать его не узнает.
Гонсалес переместился к двери.
— Доддсу это наверняка не понравится… чтобы в его отсутствие…
— Предоставь мне уладить это с шерифом.
— Погоришь, дружище.
— Я позвоню старине Флойду. Сделаем визит официальным, о'кей?— Уилсон потянулся и встал со стула.— Между прочим, ему вообще не нравится мой метод работы.
Но Гонсалес не отступал.
— Врачи настаивали, чтобы их пациентов не беспокоили.
— Черт побери, мне это известно! — Уилсон взялся за шляпу.— Да и как их можно побеспокоить? Один малый без сознания, кажется, в состоянии комы, а второй… тот, возможно, уже не принадлежит нашему миру. Ради Бога, здесь жена одного из этих людей. Ей необходимо увидеть своего мужа. Может, ей удастся помочь нам вылезти из этого дела. Ну, что? Вперед, миссис Маккензи, если вы не передумали.
Кэссиди пыталась справиться с обуревавшими ее чувствами, мозг лихорадочно работал, ища ответы на множество вопросов. Она не спала уже более суток, а когда ей удавалось задремать, кошмарные видения ада на лесопильной фабрике сливались с видениями другого ужасного пожара, который, как прожорливый огненный зверь, изуродовал жизнь ей и всей ее семье семнадцать лет назад. Дрожь охватила ее, колени подгибались, как только она вспомнила… О Боже, как отчетливо она все это помнила! Черное небо, красное зарево и раскаленные белые искры, выстреливающие в небеса, будто сам дьявол издевательски гримасничал и плевался в Бога. Разорение… смерть… Господи, помоги мне!
Она заметила, что помощник шерифа пристально смотрит на нее, он чего-то ждал от нее, она вспомнила, что он задал ей вопрос… кажется, о поездке в больницу.
— Мы уже можем ехать в больницу? — спросила она, стараясь внешне ничем не выдать своего состояния. О, Господи, пожалуйста, не допусти, чтобы он мучился! К глазам подступали слезы, словно капли росы, они повисли на ее ресницах, но она не доставит удовольствия помощнику шерифа Т. Джону Уилсону видеть ее сломленной.
Ей следовало потребовать присутствия адвоката, но это было невозможно — ее личным адвокатом был муж, а он сейчас боролся за собственную жизнь. У нее не было возможности увидеть его, но от врачей она знала, что у него сломаны ребра, челюсть, обожжены легкие, трещина в бедре, повреждена роговица правого глаза. Он чудом остался жив. Ему еще повезло…
Заставив себя подняться, она украдкой бросила прощальный взгляд на потерявшую свой блеск серебряную цепочку, ее неподвижные кольца показались ей мертвой змейкой в прозрачной упаковке. Сердце у нее вдруг часто забилось, но она одернула себя — это просто серебряная безделица, недорогое украшение, и для нее оно ничего не значит. Ничего!
В больнице все звуки кажутся приглушенными. Дребезжание тележек и каталок, сигналы вызова врачей, тихие шаги — все звуки, казалось, неожиданно смолкли, когда Уилсон открыл перед ней дверь и она вошла в палату, где под стерильной белой простыней неподвижно лежал ее муж. Половину лица, правый глаз в том числе, макушку и затылок закрывали бинты. То, что оставалось открытым, было в синяках и кровоподтеках. Распухший нос пересекали швы, мелкие порезы кожи были замазаны тонким слоем антисептика желтого цвета. Отросшая темная бородка уже чуть прикрыла открытую часть подбородка. Из капельницы в его вены поступала целебная жидкость.
У Кэссиди свело желудок, и она сжала зубы. Так вот чем это кончилось! Почему он оказался в ту ночь на лесопилке?.. С кем он встречался?.. С тем человеком, который умирал где-то в лабиринте палат этой больницы? И почему, о Боже, зачем кому-то понадобилось убивать его?
— Я пришла. — С этими словами она вошла в палату, испытывая жгучее желание повернуть время вспять, любой ценой избавить его от мучений. Все верно, они давно не любят друг друга, пожалуй, и никогда в действительности не любили, но он не был ей безразличен.
— Ты в состоянии выслушать меня? — спросила она, но не притронулась к стерильным простыням, укрывавшим его тело, чтобы даже легким прикосновением не усугублять его страданий.
Его здоровый глаз был открыт, невидящий взгляд обращен к потолку. Белок глаза был неприятного красного оттенка, а зрачок яркой небесной синевы, казалось, затерялся в кровавой паутине.
— Я пришла к тебе,— повторила она, вспомнив, что у двери стоит помощник шерифа.— Ты
