А последний мотылек, заживо пожираемый огнем и кислотой, расстрелянный зарядами таинственной энергии, до сих пор был жив. Удивительно крепким было это существо. И обладало способностью исцеляться с ужасающей быстротой.
Окажись он под открытым небом, подпрыгнул бы и раскинул израненные крылья и скрылся бы в небесах. Его бы не удержали ни боль, ни прожженные в хитине и шкуре громадные дыры. Кувыркаясь в облаках, он бы сбил огонь, очистился от кислоты.
А если бы выжила его семья, если бы он знал, что сможет вернуться к родичам, снова отправиться на охоту вместе с ними, он бы не так сильно перепугался. Если бы расправа с сестробратьями произошла не у него на глазах, мотылек не обезумел бы от гнева и страха и не забрался бы еще дальше в ловушку.
Но он был один. И, оказавшись среди кирпичных стен, в клаустрофобической тесноте, он распахнул крылья – но взлететь не смог. Со всех сторон на него набрасывалась убийственная, бесконечная боль. Выстрелы огнеметов следовали один за другим – слишком часто, не успеешь заживить раны.
Безумной шаровой молнией он пронесся по коридору конторы Попурри. До последнего своего мига размахивал конечностями с зазубренными когтями и шипами, пытался кого-нибудь поймать. Упал, чуть- чуть не добравшись до лестницы.
Попурри и переделанные, стоявшие на середине марша, смотрели на мотылька с ужасом. И молили богов, чтобы все на этом и кончилось, чтобы он не поднялся, не дополз до ступенек, не покатился на них огненным шаром.
Он и не пошевелился. Он был мертв.
Когда Попурри убедился в этом, он послал своих мужчин и женщин вниз, за мокрыми полотенцами и одеялами – пожар надо было ликвидировать в зародыше.
Огонь погасили за двадцать минут. Стропила и доски на чердаке растрескались и закоптились, на полу остались следы мотылька – широкие пятна обугленного дерева, вздувшаяся пузырями краска. Сам дымящийся труп мотылька лежал около лестницы – неузнаваемая груда плоти и кости. Жар скрутил мускулы хищника, придал им форму еще нелепее, чем была при его жизни.
– Гримнебулин и его сволочные приятели сбежали, – заключил Попурри. – Разыскать. Где бы ни прятались – найти! Выследить! Схватить! Что стоите? Действуйте!
Несложно было определить, каким путем они ускользнули – через окно на крышу. Впрочем, на крыше они могли выбрать почти любое направление. Люди Попурри, придя в замешательство, беспомощно переглядывались.
– А ну, шевелись, мразь переделанная! – взревел Попурри. – Поймать их, доставить ко мне!
Запуганные им люди, какты и водяной покинули чердачное логово, отправились на поиски. Они строили бессмысленные планы, они бегали в Эхову трясину и Ладмид, в Паутинное дерево и на холм Мог, и добрались до самой Худой стороны, побывали за рекой в Барсучьей топи, в Восточном Гидде, в Грисской пади, Темной стороне и Селитре.
Наверное, они тысячу раз пробегали мимо Айзека и его товарищей.
Но укромных местечек в Нью-Кробюзоне были не тысячи – сотни тысяч. Куда больше, чем людей, которые нуждались в укрытиях. У помощников Попурри не было ни малейшего шанса на успех.
В такие ночи, когда дождь и свет уличных фонарей размывает все контуры, город превращается в палимпсест клонящихся под ветром деревьев, звуков, древних руин, мглы, катакомб, жилых кварталов, гостиниц, пустырей, огней, кабаков и клоак. Город превращается в одно сплошное укрытие.
И помощники Попурри в страхе вернулись домой – с пустыми руками.
Попурри рвал и метал. А великолепная – но незавершенная – статуя ярила его еще больше. Переделанные обыскивали здание – вдруг да осталась какая-нибудь ниточка.
В крайней комнате на чердаке обнаружили милиционера, одиноко сидящего у стены. Он был в коме. На коленях у него лежало очень красивое стеклянное ружье. Рядом на полу были начерчены квадраты, под крестики-нолики.
Крестики выиграли. В три хода.
