— Не стоит тратить на рассуждения больше времени, чем нужно, — заявила маркиза. — Моя дочь объявила вам, что отвергает ваше предложение, этим все сказано.

— Поведение вашей дочери мне непонятно, — возразил Ньюмен. — Я хочу знать, как вы на нее воздействовали. Можете сколько угодно распространяться о вашей власти над ней, о том, что вы ей приказали, но мое предложение она приняла с открытыми глазами и с открытыми глазами должна его отклонить. Впрочем, не верю, что она действительно мне отказывает. Мы с ней еще все обсудим. Вы ее запугали, вы ей угрожали, вы причинили ей страдания! Как вы ее заставили?

— Да очень просто, — ответила мадам де Беллегард таким тоном, что у Ньюмена, когда он впоследствии вспоминал эти слова, кровь стыла в жилах.

— Разрешите вам напомнить, — вмешался маркиз, — что мы пустились во все эти объяснения с вами при одном условии, что вы воздержитесь от оскорблений.

— Я никого не оскорбляю, — возразил Ньюмен. — Оскорбительно ведете себя вы! Впрочем, нам не о чем больше говорить. Вы же только и ждете, что я поблагодарю вас за проявленную ко мне любезность и уберусь с обещанием никогда больше вас не тревожить.

— Мы ждем от вас, что вы поступите как умный человек, — ответила мадам де Беллегард. — Именно потому, что вы себя таковым зарекомендовали, мы и позволили себе действовать так, как действуем. Если приходится мириться с неизбежным, делать нечего, нужно мириться. Поскольку моя дочь вам решительно отказывает, есть ли смысл поднимать шум?

— Ну, отказывает ли мне ваша дочь, это мы еще увидим. Мы с ней все равно остаемся добрыми друзьями — наши отношения не меняются. Я уже сказал — мы с ней все обсудим.

— Бесполезно, — ответила старая маркиза. — Я слишком хорошо знаю свою дочь. Если она говорила с вами так, как говорила, — ее решение уже не изменится. И кроме того, она дала мне слово.

— Не сомневаюсь, что ее слово стоит больше, чем ваше, — сказал Ньюмен. — Но тем не менее я от нее не откажусь.

— Как вам угодно! Только если она не пожелает даже встретиться с вами — а она не пожелает, — ваше постоянство обречено быть чисто платоническим.

Бедный Ньюмен лишь напускал на себя уверенность. На самом деле необычайная страстность поведения мадам де Сентре его поразила и наполнила душу страхом, перед глазами у него все еще стояло ее лицо, словно живое воплощение самоотречения. Он чувствовал себя опустошенным и вдруг понял, что бессилен — он ничего больше сделать не сможет. Собравшись уйти, он немного постоял, держась за ручку двери, потом обернулся и, поколебавшись лишь секунду, обратился к старой маркизе уже совсем в другом тоне:

— Опомнитесь! Подумайте, что вы со мной делаете! Отпустите ее! Чем я вам так неугоден? Чем я так плох? Я же ничем не могу вам повредить! А если бы мог, не стал бы. Да я самый покладистый человек в мире! Ну что с того, что я занимаюсь коммерцией? Ради всего святого, что из этого? Ну да, я — коммерсант! Но только скажите, и я займусь чем-нибудь другим. Мы с вами ни разу не говорили о делах. Отпустите вашу дочь, и я никогда не буду ни о чем вас спрашивать. Я ее увезу, и вы меня никогда больше не увидите и не услышите. Если хотите, я буду безвылазно жить в Америке. Я подпишу обязательство не показываться в Европе. Мне ничего не нужно — только бы не потерять ее!

Мадам де Беллегард и ее сын обменялись взглядом, полным откровенной иронии, и Урбан сказал:

— Дорогой мой сэр, то, о чем вы говорите, вряд ли приемлемо. Мы отнюдь не возражаем поддерживать с вами знакомство как с вполне достойным иностранцем, но мы не имеем ни малейшего желания навсегда расстаться с моей сестрой. Мы возражаем против вашего брака, а высказанные вами предложения, — и маркиз позволил себе негромко вежливо рассмеяться, — делают этот брак еще более недопустимым.

— Ну хорошо, — сказал Ньюмен, — где этот ваш Флерьер? Я знаю, что где-то на холме, около какого- то старинного города.

— Совершенно верно. Не знаю, такой ли уж Пуатье старинный город, — ответила мадам де Беллегард. — Но расположен он на холме. Как видите, мы не боимся открыть вам, где находится наше поместье.

— Значит, город называется Пуатье? Прекрасно! — воскликнул Ньюмен. — Я сейчас же еду к мадам де Сентре.

— Теперь уже подходящих поездов не будет, — возразил Урбан.

— Я закажу специальный поезд.

— И выбросите кучу денег напрасно, — сказала мадам де Беллегард.

— Ну, через три дня у нас еще будет время поговорить, напрасно ли, — сказал Ньюмен и, надев шляпу, вышел.

Однако он не отправился во Флерьер тотчас же, он был так потрясен и раздавлен, что не имел сил действовать. Он мог только брести куда глаза глядят и машинально шел вперед, не разбирая дороги, вдоль реки, пока не миновал enceinte[129] часть Парижа. Его жгло и терзало сознание, что над ним надругались. Впервые в жизни его так подло предали, унизили, «осадили», как он говорил себе, и это ощущение было нестерпимо. Он шел, свирепо ударяя тростью по деревьям и фонарным столбам, а в душе его бушевала ярость. Потерять мадам де Сентре после того, как он так триумфально, так счастливо добился ее согласия! Это в равной степени уязвляло его гордость и наносило неизлечимую душевную рану. Вдобавок он терял ее по милости этой наглой старухи и ее надутого сыночка, щеголяющих своей «властью», терял невесту из-за вмешательства и тирании других. Это было чудовищно! Нестерпимо! Он уже не вспоминал о том, что представлялось ему бесстыдным предательством Беллегардов, за это он уже проклял их на веки вечные. Но его подкашивало и ставило в тупик предательство самой мадам де Сентре. Конечно, за ее решением что-то крылось, но что? Он тщетно пытался найти ключ к этой тайне. Всего три дня назад она стояла рядом с ним в свете звезд, очаровательная и ясная, исполненная доверия, которое он с таким трудом сумел ей внушить, и говорила, что счастлива оттого, что выходит за него замуж. Чем же объяснить такую внезапную перемену? Каким ядом ее опоили? Что, если — у бедного Ньюмена даже сердце замерло, — что, если мадам де Сентре и в самом деле переменилась к нему? Он преклонялся перед цельностью ее натуры и именно поэтому боялся, что решение порвать с ним принято ею окончательно и бесповоротно. Однако у него и в мыслях не было обвинить мадам де Сентре в измене: он видел, что она глубоко несчастна. Продолжая идти без всякой цели, он перешел один из мостов через Сену и, не оглядываясь, двинулся дальше по бесконечной набережной. Париж остался позади, Ньюмен был уже чуть ли не в пригороде, его окружали живописные окрестности, он дошагал до чудесного пригорода Отёй. Наконец Ньюмен остановился, осмотрелся, не замечая и не желая замечать прелести окружающих его мест, потом повернулся и медленно пошел обратно. Дойдя до причудливой набережной, носящей название Трокадеро, он, несмотря на грызущую его боль, сообразил, что находится неподалеку от дома миссис Тристрам, а миссис Тристрам, как ему помнилось, в некоторых случаях умела выказать чисто женское участие. Чувствуя, что ему необходимо дать выход своему гневу, он свернул на Йенскую авеню. Миссис Тристрам оказалась дома и одна. Едва увидев Ньюмена, она объявила, что знает, с какими вестями он пришел. Ньюмен тяжело опустился на стул и молча на нее уставился.

— Они взяли свое слово назад! — воскликнула миссис Тристрам. — Хотите — верьте, хотите — нет, но, когда мы были у них на балу, я чувствовала, что это носится в воздухе.

Пока Ньюмен рассказывал ей, что произошло, она слушала, не сводя с него глаз. Когда же он замолчал, она спокойно заявила:

— Они хотят выдать ее за лорда Дипмера!

Ньюмен ответил ей недоуменным взглядом. Он и не подозревал, что она слышала о лорде Дипмере.

— Но не думаю, что она на это согласится, — добавила миссис Тристрам.

— Чтобы такая женщина вышла за этого губошлепа! — воскликнул Ньюмен. — О Господи! Но, с другой стороны, с чего вдруг она мне отказала?

— Думаю, дело не только в этом, — проговорила миссис Тристрам. — Беллегарды, право, уже не могли больше мириться с вами. Они излишне положились на свое мужество. И — надо отдавать должное даже врагам — в их поступке есть известное благородство. Они так и не смогли закрыть глаза на род ваших занятий. Поистине аристократический шаг. Они очень нуждаются в деньгах, но во имя принципа предпочли