Имейте это в виду. Наш союз – это единственное, что прикроет вас в конечном итоге от шнырей, полиции и прочей швали, которая стремится вас объ'бать. – Точно: представительница профсоюза путан.

Коул удалился за пределы слышимости. Прошел мимо какого-то кабака, на минуту попав в волну теплого воздуха от его вентиляции; пахнуло пивом, вином, стойким табачным духом вкупе с гомоном уютно устроившихся пьянчуг, пытающихся друг друга перекричать.

Миновал открытый в этот полночный час магазин компакт-дисков – островок цветистых огней, сотрясающийся от музыкального рева. Район был почти стопроцентно «голубой» – веселый, жизнерадостный, истекающий смехом и признаками ненавязчивой дружелюбности. Геи принимали в свою среду по большей части кого угодно. Коул и сам захаживал иногда в гей-бары, наблюдал, как мужчины флиртуют с мужчинами, женщины с женщинами, мужчины ласкают мужчин и… Ему нравилось наблюдать ощущение скрытой близости в этих ласках; общая атмосфера раскованности, дух эдакого развеселого бунтарства. Иногда становилось даже стыдновато за свою гетеросексуальность. Он с горечью прикидывал, а не перенаправить ли свой сексуальный огонь, чтобы сходиться вот так же свободно, как эти геи; умеют же, надо отдать им должное.

Миновал весело гогочущую стайку «королев с членом»; донеслись обрывки их болтовни… «Нет же, нет, дорогуша, посмотри на себя, куколка, ты просто с ума сошла, такой цвет волос. Никто нынче, лапка, не носит зеленого: чего доброго, машины спутают тебя со светофором и въедут на полном ходу…»

Коул смутно улыбнулся – не помогало. Он пытался затеряться в городе, но ничего не выходило. Его изолировала собственная боль.

И шел он быстро. Мимо бородатых мужиков в армейских ботинках и джинсе; мимо голубых всадников- мотоциклистов в коже, с прорезью на заду; мимо парочек, троиц и ватаг из восьми – десяти человек, передающих друг дружке косяки, милующихся и беззлобно балагурящих на тротуаре, – и через всех приходилось протискиваться. Уличная «пташка» заметила ему с укоризной:

– Алё, пупсик, на каблуки-то мне не наступай: я их только вот купила.

– Извини, – промямлил Коул, ступая мимо. Сердце гулко стучало.

Он пытался как-то отделаться от видения, изгнать его, небесполезно…

На ковровом покрытии, истекая кровью, лежал убитый охранник. Над ним склонился еще один, с дымящимся стволом…

Коул зашел в ближайший бар, бесцеремонно протолкнулся сквозь людскую толчею к стойке и крикнул бармену:

– Бурбон, на три пальца!

Служитель стойки – увядший до времени муравьишка с пегими от многократного перекрашивания волосами – поджал губы и укоризненно цокнул языком.

В динамиках звучала какая-то замшелая песня «Пэт шоп бойз»…

Бармен взглянул Коулу в глаза и что-то понял. Пожав плечами, плеснул в бокал бурбон. От души налил, не поскупился. Коул прихватил напиток и уединился в относительно свободном уголке. Сел, по-прежнему вздрагивая, пригубил пробирающую крепкую жидкость, силой пытаясь изгнать из себя недавнее воспоминание…

Ничего не получалось.

Повернув побелевшее лицо, человек лежал на животе, вопя, как отшлепанный карапуз, и руками пытался как-то остановить хлещущую из раны кровь…

– Город… – проговорил Коул, ни к кому, собственно, не обращаясь.

Коул вскинул ствол и, хлебнув с рыдающим звуком воздух, выстрелил человеку в голову. И еще. И еще. Две пули прошли мимо; одна угодила лежащему сзади в правое плечо…

– Город… – зажмурясь, еще раз процедил Коул сквозь стиснутые зубы.

Гульярдо рухнул, давясь собственной кровью из разорванного горла…

– ГОРОД! – рявкнул Коул, распахивая глаза.

– Прелесть моя, ты в порядке? – учтиво осведомился миниатюрный мужчинка с эспаньолкой и серьгой в ухе. Он чуть заметно улыбался. К столику подтянулся еще кто-то… птичка-невеличка. Коул в три глотка осушил бокал и, резко выдохнув, встал.

– Пупсик, у тебя не совсем свежий вид, – заметила «птичка» проходящему мимо Коулу. – Ты бы шел домой…

– Да, – кивнул Коул. – Именно, именно. Так и поступлю. Домой пойду. – И он, осоловело мигая, направился к дверям.

Коул незряче брел по улице, бормоча извинения и натужно дыша, машинально минуя гей-дансинги, гей- кинотеатры, геев-полицейских, патрулирующих улицы друг с дружкой под ручку; салоны красоты для геев. Он двигался с бездумной целенаправленностью, желая прийти хоть куда-нибудь.

Наконец он остановился и встряхнулся. Набрал полную грудь воздуха и более-менее сориентировался. Ему стало чуть поспокойнее. Он находился ближе к центру, неподалеку от Эмбаркадеро; справа с мягким урчанием проносились газовые автомобили. Ввысь устремлялись небоскребы – холодные, угловатые, недосягаемые для света уличных фонарей. Тротуары почти пустовали. Слева в темной подворотне грузно возился какой-то человек.

Коул настороженно застыл. На затемненной фигуре (теперь уже сидящей в скрюченной позе) были зеркальные очки, мятая шляпа и длинное пальто. Откуда-то из центра сгорбленного силуэта доносилась негромкая музыка…

– Город? – прошептал Коул, приближаясь. Он склонился над притихшей фигурой. – Город?

От лежащего в подворотне пованивало блевотиной и перегаром. Глаза постепенно привыкли к темноте. Коул рассматривал лицо лежащего. Темные очки сидели на носу криво и непрочно. Человек спал, негромко похрапывая. Костистое лицо индейца-чикано покрывала угревая сыпь. Музыка исходила из портативного