копыт, ранее неразличимый за шумом битвы, теперь упал, как гром, прорвавшись сквозь звон клинков и конский храп. «Перун ведет! Огнен Сокол! Рарог с нами! » — летели голоса, и казалось, что небесная Перунова дружина спешит на помощь белгородцам.
Услышав эти крики, хазары подались назад, завертелись, выискивая взглядом нового противника, а из степи налетели волной десятка два всадников, русских по обличью, и на щитах их горело медью и бронзой священное изображение Огненного Сокола Рарога, то же, что и на щитах белгородской дружины. Их мечи с лету обрушились на хазар, которые оказались зажаты между двумя русскими отрядами. Половина хазар была на месте перебита, другие пытались ускакать прочь, но их снимали с седел стрелами, и кони в бешеном беге волочили по траве мертвые тела, застрявшие ногой в стремени. Оставшиеся сами побросали оружие и скатились с седел, выказывая покорность.
А болдырь, раньше всех заметивший нового противника, тут же отскочил от Явора и во весь опор помчался в степь. Бежать с поля битвы — позор, но, видно, у него было с собой что-то такое, что дороже минутной чести. Напрасно Явор пытался его догнать — конь у болдыря был и правда хорош. Вслед ему полетело несколько стрел.
— Живым! — яростно кричал Явор, и сам целился в коня, но печенег уходил слишком стремительно. В последний миг Явор пустил стрелу, вложив в выстрел все свое умение. Стрела почти на излете впилась в плечо всадника, но тот даже не покачнулся, словно не заметил раны, а для новых выстрелов он был уже недосягаем. В сердцах Явор бросил лук, бранясь и в бессильной ярости и досаде колотя себя кулаком по колену. Ушел! Опять ушел от него степной волк, который так много должен ему за прошлое. А что еще будет!
Убедившись, что болдыря не догнать, Явор как-то разом выдохся, поворотил коня и поехал обратно к месту битвы. В погоне он оторвался на пять перестрелов, даже того не заметив. Когда он подъехал, оставшиеся в живых степняки уже были связаны, гриди перевязывали свои раны, горячо обсуждали битву. А среди нежданных помощников Явор сразу увидел невысокого, но крепко сбитого русобородого кметя, тоже молодого и тоже с серебряной гривной десятника на шее. Он возбужденно дышал и утирал рукавом взмокший лоб, но взбудоражила его не короткая схватка, а собственная горячность. Явор чуть не рассмеялся, несмотря на свою досаду. Широка степь, а куда ни поедешь, везде знакомца встретишь! Это был десятник из дружины Васильева, тоже знакомый ему по прошлогодней битве — только со своей стороны.
— Разгон! — крикнул Явор еще издалека. — Ты-то как здесь оказался?
— Яворе, ты! Вот где свиделись! — Васильевец тоже узнал его и обрадовался. — Как я вовремя: и ворога побил, и друга повстречал!
Съехавшись и сойдя с коней, они обнялись, похлопали друг друга по плечам.
— Буянит Попутник, все дороги узлом завязал! — говорил Явор. — Купца хазарского в степи без дороги занес, Васильевский дозор где не надо гуляет. Что тебе, в своей степи дела мало?
— Своя! — возмущенно воскликнул Разгон. — Это жена у меня своя, а степи — все княжеские! Ведь Мал Новгород теперь что ворота нараспашку — заезжай, незван-непрошен!
— И Васильевский воевода, стало быть, Малым Новгородом озаботился?
— Да уж наш Деяслав не глупее вашего Вышени! — обиделся Разгон. — Да вы не оттуда ли?
— Оттуда.
— А это хоть кто? — Разгон обернулся к хазарскому купцу. Всю битву тот прятался за колесом одной из повозок, а теперь два гридя вытащили его из-за кустов лощины, куда он пытался убежать, и крепко держали за плечи. Длинный нож в посеребренных ножнах они у него отобрали, а заодно и калиту.
— Сам видишь — гость хазарский! Кость Кощеева! Честный торг ведет, да только ездит мимо городов и печенегов с собой водит. Ну, гость дорогой! — Явор шагнул к хазарину, и тот присел от испуга, хотел вскинуть руки, будто защищаясь от удара, но два гридя не пустили его и толчком бросили на колени. Теперь хазарин стал совсем похож на перезрелую огромную тыкву, которая вот-вот развалится от собственной тяжести. — Что за человек был? Где ты его взял? Куда он шел? — быстро спрашивал Явор, с трудом сдерживая желание ударить кулаком в эту толстую потную рожу и глазки-щелочки.
— Я не знаю тот человек! — взвизгнул хазарин, и голос его от испуга стал совсем тонким. — Он нанялся ко мне, я его взял до моря, я не знаю его. Он сказал, его имя Талмас.
— Ведь не хазарин то был, а печенег! — Повернувшись к Разгону, чтобы не видеть противную тыкву, Явор досадливо тряхнул кулаком. — Печенег да знатный воевода! Я его по прошлому лету помню! Я его признал — а он сразу бежать, да за саблю! Аи, собака, Кощеева кость, морок тебя возьми, тур тебя топчи!
— Смотри, Яворе! — окликнул его Изрочен.
Явор обернулся — кметь стоял над трупом зарубленного степняка. Концом меча он скинул с головы убитого шапку, и в примятую, забрызганную кровью траву выпала черная коса, много дней не чесанная, свалявшаяся под шапкой. Еще один печенег.
— Поглядите, нет ли еще, — велел Явор гридям, окинув взглядом убитых и связанных пленных. — Вот, в дурной час я в путь выехал, Попутнику жертвы не дал! Мало мне баб со стариками…
— Каких? — удивился Разгон.
— Из Мала Новгорода. — Явор махнул в сторону перелеска, где меж ветвями уже показались испуганные лица. — Забрал оттуда остатних. Что же, вовсе там пропадать одним? А ты, друже, будь ласков, поедем со мной в Белгород. И полон довезем, и воеводам расскажем, как дело было.
— Чего же, поедем, — согласился Разгон. — Ой, Господи Иисусе! — воскликнул он вдруг, изменившись в лице и глядя куда-то мимо Явора.
Явор обернулся. Из-за деревьев вышла Медвянка и приближалась к мужчинам. Услышав в первый миг русские боевые кличи и увидев русских всадников, она тут же поверила, что теперь они спасены. Это было то самое чудо, которого она ждала, и она не удивилась, так все и должно было быть. Теперь она снова готова была улыбаться — беда отступила, все вернулось на свои места, а значит, было хорошо. Только щеки ее от недавнего ужаса были бледнее, а глаза блестели больше обычного. Но и такой Медвянка показалась Разгону очень красивой. Лицо его прояснилось, он молодецки подбоченился, загордившись тем, как славно бился на ее глазах.
— И эта из Мала Новгорода? — с задорным изумлением воскликнул он. — Как же печенеги такую проглядели?
— Нет, эта наша, белгородская, — ответил Явор, словно невзначай заслоняя собой Медвянку от загоревшихся глаз Разгона. Сам он только теперь о ней вспомнил, и вид ее заставил его наконец перевести дух — отбились, слава Перуну!
А Медвянка, даже не замечая Разгона, устремилась к Явору, но остановилась шага за три. Ей хотелось броситься к нему, прикоснуться, убедиться, что он жив и здоров. Но блеск кольчуги и остатки жесткого напряжения битвы в его лице пугали ее, она не решалась подойти ближе. Это опять был новый Явор — непримиримый воин, несущий смерть врагу.
— Что, напугалась? — спросил у нее Явор. Ушедший печенег занимал в его мыслях гораздо больше места, чем Медвянка, но с ее появлением ему пришлось потесниться. — Не бойся, обошлось. Вон наши живы все. Сейчас домой тронемся.
Он стал стягивать кольчугу — после битвы, под ярким солнцем, в ней было слишком жарко. Свернув ее и сунув снова в седельную сумку, Явор вытер взмокший лоб рукавом. Подойдя, Медвянка молча протянула ему платок. Поистине сама богиня Макошь соткала его: ни один из Медвянкиных платков не переживал еще столько приключений. Явор усмехнулся, взял ее руку с платком и приложил к своему лицу. Прохладная ладонь девушки совсем успокоила его, он пришел в себя, обрел равновесие духа, отличающее названых сыновей Перуна. Подхватив Медвянку на руки, Явор снова посадил ее на коня.
Гриди уже переловили хазарских коней, посадили на них пленников со связанными руками, связали им ноги у коней под брюхом. Самый длинный ремень понадобился для коротких ног купца. Он все причитал, негодовал, грозил пожаловаться воеводам, посадникам, самому князю, но никто его не слушал. Держа коней с хазарами на ремнях, гриди тронулись в путь вслед за Явором и Разгоном. Малоновгородцы боязливо оглядывались на пленников и старались держаться от них подальше. На месте битвы остались лежать в траве штук семь трупов степняков, несколько убитых коней, с которых сняли седла и сбрую. Хоронить их — забота воронья, а отряд поскакал через степь на полуночь, к Белгороду.
