Своею дорогой вольной Прошедшего без меня. Это стихи из «Костра» («Творчество»).[76]
О. Э.: «Хорошо. Очень».
Н. купила О. книгу по архитектуре Китая. Она в футляре. О. футляров не любит, и я его унаследовал и ношусь с безумной мыслью его на большую книгу приспособить.
4.III. — Вот пишу на той бумаге, в которую был завернут Дант[77]. Посылка чудная, а они, в особенности О. (и Н.), на него яростно изругались — они ненавидят переводчика Эфроса. …При нем ему сочинил:
А Мандельштам настойчиво Набрасывается на Стоичева, Набрасывается на Стоичева И потрошит его… Это по поводу того, что от меня Союз (Стоичев) сможет при желании отвязаться легко, а О. гоняется за ними за всеми и поедом ест. И нечитанное продолжение:
А после точит слезы В жилеточку Елозы… 5.III. — Эпизод. Психования О. с термометром. Восклицанье: t° 37,8 (вместо привычной 37,2—37,3). Молниеносные гипотезы о новых болезнях, планы хлопот. О. хватается за голову, Н. поддерживает. О. бежит к окну, к свету: «Надюша, я обманул тебя на градус — 36,8!» Они двое хохочут, я сидел отдельно за текстологией, не ужаснулся вначале, не восхитился в конце. О.: «С. Б-ч заранее знал, что в этом роде, вы знаете, что все у нас такое, и не реагируете». Я: «Да, только не всегда есть контроль, так сказать, не всегда к свету подходите». О. хохочет: «Да, да. Просто не пишутся стихи — вот все и есть».
6.III. — Сегодня первый весенний (не предвесенний уже) день. Пасхальная погода, ручьи, солнце. Выходной. Я намылся, начистился, побрился. Письмо от Аллы. У «Осек» пьянство хозяев. О. нервничает. Здесь в культкомандировке на железнодорожный узел поэты Кириллов и Богданов (?) уже давно; но сегодня О. ринулся их искать: Бристоль (гостиница), телефон (Междугородная телефонная станция), Москва—Донбасс (Управление Московско-Донбасской железной дороги находилось на месте нынешнего управления Юго-Восточной ж.д.). Все тщетно. Он скис. Мои утешения, уговаривания. Хозяева позаснули. Полумир. Ушел от них гулять.
7.III. — Н. пишет для «Коммуны» консультационные письма стихотворцам — 3 р. за 10 шт., в день можно сделать до 10 шт. Дают их ей партиями штук в 30—40. Всего пока рублей на 250—300. Этого «мало», и «делиться» она не может. И, главное, это подряд. Рассказал о Т., они бурно возмутились, а сами тут же замяли вопрос с письмами. Точный повтор того, что было при тебе, когда Н. обругала С. за то, что тот не торопился с рисунками мне, а сами не желали по радио помочь работою.
8.III. — Не могу сидеть у М. — там тупейшая самозанятость. Не могу больше. Часа полтора сидел в библиотеке над газетами. Все механически. Умер Кузмин. Такая боль от этого. Его очень люблю, и не мелочность, а правда была в том, что хотел с ним познакомиться. Вспоминал его «пароходик» из «Нового Гуля»:
Уходит пароходик в Штеттин, Остался я на берегу. 10.III . — Заходил в Союз. Практическая новость. Они устроили со мной предварительный разговор. Его теченье было ознакомительное. К Мандельштаму отношение непоправимо отрицательное, даже пренебрежительное (вопреки его о них рассказам). Отсюда скепсис по отношению к моей работе, но одновременно и интерес: решили 14-го на правлении поставить вопрос обо мне — при этом предварительное пожелание было сформулировано Кретовой так: устроить мой доклад для Союза и Пединститута (профессора, доценты и студенты старших курсов). Боюсь, что это утопия (непроверенного чужого человека пускать на студентов).
14.III . — Вчера М. переехали в новую комнату в хорошем доме специалистов. Комната как настоящая городская.
16.III. — Что с Союзом? Вот что.
Было общегородское совещание работников искусства с докладом Плоткина (специально для этого из Ленинграда приехавшего) о формализме. Это (ты знаешь, наверно) отклик на статью в «Правде» etc. Был и я; такая дичь и тупость, что мне лезть с работой немыслимо.
…Сидеть с О. не могу. Новая комната (очень благоустроенная, с ванной etc) подействовала на них огрубляюще, озлобляюще и все такое. Может быть, потому, что жаловаться на неустроенность труднее. О. совсем как помешанный, говорит только сам с собой, а Н. – сплошная макетная дура, а не собеседница.
17.III. — Из дому пошел на телефон, звонить в Москву брату Н., чтобы он им денег прислал. Они для вящей убедительности притворились больными и уговорили звонить меня. Противно немножко все это.
…Следишь ли ты за «Правдой» etc по вопросам искусства? Это все очень значительно и окончательно. С О. почти переругался. Он хочет готовить речь на дискуссионно-покаянное собрание.
19.III. — О. потащил меня в театр на ученический балет.
21.III. — Отношения с О. выродились в бытовую манную кашу.
27.III. — Сегодня О. напугался какими-то прописочными формальностями. Потом я провожал его в театр (он относил свои тезисы-замечания по пьесе «Мольба о жизни»[78]). На обратном пути (ублаготворенный):
О. Э.:— Сергей Борисович, у вас прошла тревога?
Я: — Тревога была у вас. А у меня, если бы она и была, пройти ей было не с чего, т. к. ничего для меня не случилось.
О. Э.: — Да? Разве… а? (Пауза.) Вы ко мне относитесь чисто по-бытовому. А я вам завидую: вы сумели себя сохранить, пронести. Вы окружающих (!) не цените.
Я: — А вы?
О. Э.: — Я отношусь не с точки зрения бытовой, а нравственной. Вы вот ничего не потеряли, а я изломан.
Сказать на это о его «безнравственности» — зачем?
