ускоренно развиваться и наверстывать упущенное, якобы ради вхождения в мировую цивилизацию, не окажемся ли мы в очередном, еще более глубоком 'застое', не окажемся ли выброшенными из стремительно развивающейся цивилизации вместо того, чтобы войти в нее?! И неужели для нашего общества нет иного пути, кроме встраивания именно в 'хвост' мировой цивилизации?
Неужели мы не можем двигаться, меняя трассу таким образом, чтобы 'сойтись' в начале XXI века, осуществляя позитивную конвергенцию взамен негативной?!
Эти вопросы впервые встали перед каждым, кто выбрал путь политического действия в конце хрущевской либерализации. С ними мы вошли в общественную жизнь 70-х годов. И сегодня каждый из нас действует, исходя из того, как именно он еще тогда на эти вопросы ответил. Но перестройка потребовала такого ответа от миллионов абсолютно неготовых к этому людей и причем в весьма и весьма сжатые сроки. А ведь множество весьма тонких, думающих, но достаточно далеко отстоявших ранее от политики людей как жили, так и живут по извечной нашей традиции, недодумывая до конца и руководствуясь некими довольно общими ориентирами.
Однако политический процесс развивается столь бурно и столь стремительно, что решать все это им рано или поздно придется. А поскольку в конечном счете от их решения зависит очень многое, то, анализируя происходящее, мы хотели бы, ничего не навязывая, создать ту базу, на которой возможно осмысление всего, что происходит сегодня, как единого политического процесса. Вне этого действительно личностное решение, действительно политическое действие попросту невозможны.
Возвращаясь к хрущевской 'оттепели', мы хотим подчеркнуть, что вовсе не стремимся обелить консерваторов. Мы считали и считаем политическим самоубийством тот страшной памяти 1968 год, когда эти якобы 'охранители', полагаясь на принцип 'есть сырье – ума не надо', нанесли сокрушительный удар по прогрессистам, а заодно и всем прочим инакомыслящим, по сути репрессировав все будущее страны, лишив ее информационной свободы и по сути положив начало четвертому этапу становления криминальной буржуазии.
Пойдя на разрыв с интеллигенцией, уже являвшейся к этому моменту держателем ключевого ресурса – новых идей и технологий,- бюрократия, естественно, должна была адресоваться за поддержкой к массе, посулив ей некое (на деле весьма иллюзорное) повышение жизненного уровня. Попытки оздоровления экономики (так называемые 'косыгинские реформы') практически мало что дали. И тогда началась эпоха торговли энергоресурсами в обмен на товары для 'советских туземцев'. Эта позорная эпоха заимствований, 'копирования' (то есть технологического воровства), эпоха калифов на час, сумевших удержаться в течение четверти века, эпоха нарастающего маразма целиком и полностью чудовищным грузом ложится сейчас на плечи всего народа. Это шло на наших глазах, и мы за это ответственны.
Но вместе с тем мы отвергаем принцип коллективной вины, заявляем, что каждый, кто не участвовал в стихии 'брежневского канкана', кто выращивал хлеб, учил детей, писал книги без унизительных славословий, производил необходимое людям, словом, каждый нормальный человек, сохранивший нравственные критерии и чувство долга (а таких было большинство), не должен ощущать себя лично в чем-либо виновным.
Мы вправе говорить о коллективной ответственности в том только смысле, что расхлебывать заваренную четверть века назад кашу придется нам всем.
Потеряв интеллигенцию и большую часть молодежи, не имея возможности перевести страну на рельсы нового технотронного развития, осуществить эволюционный переход в новое качество, бюрократия решила вдобавок к товарным 'подачкам', купленным на нефтедоллары, встать на путь вторичной индустриализации (химизация, мелиорация, стройки века, ликвидация неперспективных деревень), являющийся по сути экономическим преступлением. Не доверяя интеллигенции (к началу 70-х годов – уже и не без оснований), бюрократия стремилась инкорпорировать в свою касту узкую группу интеллектуалов-советников. Творчески бесплодная, не имеющая своей целью развитие страны, она душила и эту 'группу', в интеллектуальном плане отнюдь не 'лидирующую'. В результате была создана программа развития, ставшая программой промышленной, сельскохозяйственной и культурной деградации. Лишенное мозга бюрократическое тело оплывало жиром и загнивало. Загнанная в подполье мысль патологизировалась и изощрялась в ненависти, доходящей до прямого признания позорного принципа 'чем хуже -- тем лучше'. Подавление репрессивным аппаратом всяких серьезных попыток осмыслить сложившуюся ситуацию, жесточайшие идеологические табу, лежавшие не только на противоречащих официальной идеологии учениях (которые тем не менее можно было излагать под видом критики буржуазной идеологии), но и на самом марксизме, который, может быть, более всего пострадал в атмосфере давящего официоза (трагическая гибель Эвальда Ильенкова – лишь один из эпизодов этой до сих пор находящейся под спудом истории омертвления и выхолащивания марксизма),-все это привело к гангренозным изменениям. Партийно-бюрократическая структура все более вырождалась, теряла лицо, предавала интересы народа, становилась рассадником теневой идеологии и, главное, цинизма, приобретшего в середине 70-х годов характер повального бедствия. Бюрократия все больше склонялась на путь добывания жизненных благ уже не за счет продвижения по службе и связанных с этим льгот и привилегий, а за счет прямой продажи своих властных возможностей.
Ее 'армия' распадалась на банды и кланы, которые при общем сохранении тоталитарного духа представляли из себя сначала 'шайки грабителей', а затем 'банды ландскнехтов'.
И в этот момент произошла экономическая катастрофа. Снижение цен на энергосырье (возможно, просчитанное и запланированное) резко сократило массу товаров, с помощью которых можно было 'подкармливать' население. В нормальной ситуации следствием этого оказывается повышение цен, падение жизненного уровня. Но эта мера требовала решимости, жесткости, государственного мужества. Их не было. Произошло, вместо повышения цен, частичное огосударствление черного рынка, который стал компонентом регулирования денежной массы. Обыватель мог выбирать: либо выстаивая по многу часов в очередях, выбивать дефицитный товар, либо платить втридорога и покупать из-под полы. С момента снижения цен на сырье эта альтернатива уже стала элементом новой государственной политики.
Без этого уже просто нельзя было поддерживать товарно-денежный баланс страны. В скрытой форме криминалитет стал элементом системы регулирования в сфере обращения. Он получил новый статус.
Следствием этого стал криминогенный взрыв – невиданный по масштабам альянс бюрократии с криминалитетом, сопровождающийся потерей социального иммунитета по крайней мере в большей части 'среднего слоя'. Барьер между социумом и слоем подпольных дельцов стал проницаемым, отношение к ним стало меняться. Одновременно иной характер стали приобретать их коммуникации с держателями властных структур. И если ранее расстановка сил была такова, что, выступая в виде феодала, коррумпированная бюрократия была заинтересована в укреплении власти, поскольку это позволяло ей дороже продавать эту власть, стричь купоны, если ранее хотя бы для такого укрепления поддерживалось некое равновесие, баланс, при котором некоррумпированная часть бюрократии использовалась коррумпированной как противовес подпольному криминалитету, то теперь баланс начал смещаться, чему, как это не покажется странным, в огромной степени способствовали порожденные перестройкой 'восстания масс'. В условиях 'двух государств', двух экономик ослабление государства, неизбежное вследствие такого рода восстаний, приводит к усилению бандократии, ее вклиниванию в разрыв между гаснущим тоталитаризмом и примитивной демократией. Встав на путь либеральной революции и апеллируя к освободительным движениям народных масс, либерализм оказался опрокинут их напором. Можно было бы отнести все происшедшее за счет деформаций предшествующего периода. Они действительно существовали и существуют. Накопленный за их счет гнев народа действительно стал тем 'горючим материалом', который сделал возможной серию национальных и социально-классовых пожаров по всей территории СССР. Но в то же время согласованность действий, то, как мастерски использовались все дефекты массовой психологии для разжигания горючих материалов повсюду, где представлялась любая возможность 'чиркнуть спичкой', тенденция к превращению единичных вспышек в один общесоюзный пожар, свидетельствуют об умелом регулировании и о том, что имеется некто, руководящий этой якобы свободно и непредсказуемо бурлящей народной стихией. Кто он?
Жупел теневой экономики быстро надоел обществу. Его больше не пугают сенсационные цифры, которыми пестрят наши газеты и журналы.
Пусть капитал теневой экономики составляет 100-150 миллиардов, как утверждает А. Бунич, пусть 200- 240 миллиардов, как утверждает Т. Карягина, пусть 300-350, как указывает А. Ларьков, пусть даже 500, как угрожает Г. Макров… 'Они – пугают, а нам не страшно'.
