— Угу…

— Ну и мне, разумеется, пиши. Я протелеграфирую полевую почту.

— Почему полевую?

— Мы, наверно, не на одном месте будем.

— А!.. Только, знаешь… я лучше все-таки останусь в Москве. Мутит меня от щирого юга…

— Топса, мы договорились.

— Ну, чего ты боишься? Хочешь, до маминого приезда перейду в общежитие?

— Нет, сын. Дело решенное. Все. Приказы не обсуждаются.

— Ну, не дуйся. Выше морду, Валерка, — сказал отец. — Я тоже не в Москве учился. — Он тронул мне подбородок. Рука у него была сильная. Наверно, наравне с солдатами траншеи рыл. Он хоть и бахвал, но демократ, носа не задирает и готов все сам за других делать. Наверно, на войне ему нравилось еще и потому, что все доводил до конца. На гражданке он зашивался со всякими переделками. Все сроки запарывал.

— Возьмешь на вокзал Гришку. Если запоздает поезд — пусть встретит. Он ведь их узнает.

— Там, наверно, Фира Евсеевна будет, — сказал я.

— Пусть у нас поживут, — сказал отец. — Гришка где-нибудь пристроится. Или одну ночь поспит с тобой. В общем, пусть сам мозгами раскинет. Он ничего паренек. Серьезный. Не то что некоторые. — Он снова взял меня за подбородок.

— Выглядишь ты, малый, плохо. Глаза красные и морда — во, — он втянул щеки и изобразил мою худобу.

— Не выспался, — ответил я. — Маму провожал. Вернулся — Гришка сидит на чемодане. Поговорили — уже утро. Я и не ложился.

— Тогда давай у метро распрощаемся и иди-ка ты, брат, поспи. А то у тебя встречи, приезды, похороны, а возраст, надо сказать, самый туберкулезный. Иди-иди.

— Да хоть куда едешь — скажи!

— С Казанского?

— Предположим.

— С Ярославского?

— Ладно, Валерик. Не твоего ума дело.

— Чудно получается, — сказал я. — Коромысловы из Сибири, ты — в Сибирь. Скажи, хоть далеко?!

— Там видно будет. Чего пристал?

— Хорошо, не говори. На вокзале погляжу, что за поезд.