— Иван нас ставит в известность, — сказала она Фире и что-то шепнула.
— Этого еще не хватало! — всплеснула руками Фира.
Берта склонила голову и стала опять прежней маленькой женщиной с седой лентой волос. Лицо у нее иногда бывало удивительно детское. — Бедный мой сынуля, — вдруг расхлюпалась она и снова, как в вагоне, уткнулась в мою безрукавку. — Ты еще совсем маленький… Ты совсем как Сережка… Нет Сережки, нет!..
Вокруг стали оглядываться. — Мам, — потрепал ее по плечу Федор. В руке у него было письмо.
— Когда последний экзамен? — спросил он меня.
— Я не поеду!
— Я спрашиваю тебя про экзамен!
— Двадцать пятого августа.
Берта высморкалась и вытерла слезы. — Что у тебя с носом? — спросила меня. — Ты какой-то опухший.
— Ты можешь задержаться? — спросила Федора.
— Я поеду один, — сказал он. Голос у него был прямо загробный.
— Не говори глупостей, — сказала Берта.
Господи, они же раньше никогда не ссорились!.. — Вы что, здесь будете обсуждать? Нашли место и время! — рассердилась Фира. — Едем ко мне. Валерий, после кладбища не задерживайся.
— Хорошо, — сказал я и поднял чемоданы.
Они были не тяжелые. — Это у вас все? — спросил Берту, когда спустились в камеру хранения.
— Есть еще постель малой скоростью.
— Я не поеду, — сказал ей тихо.
Она покачала головой. Мы встали в очередь к дальнему окошку. — Не поеду. Честное слово, не поеду, — повторил я.
— Федор, дай письмо, — сказала Берта. — На, читай! — крикнула мне.
Я уставился на нее. Черт, у всех нервы никуда. Раньше Берта на меня не кричала. На Сережку они орали, били даже, а меня — ни разу. — Читай, — повторила она. — Читай! Куда, ты думаешь, уехал Иван?
— На какое-то строительство, — сказал я машинально.
— Строительство?! Строительство! — передразнила Берта. — Вы тут в Москве как кроты живете. Мы в Новосибирске неделю на вокзале спали. Ты что, не знаешь, что будет война с Японией? На, читай!
Я взял письмо, как похоронку. Руки у меня дрожали. «Здравствуй, брат, и здравствуй, Гармата!» — начиналось оно. Так отец дразнил тетку по-украински в честь крупповской «Длинной Берты». Почерк был медленный. Наверно, я долго обнимался с Риткой, и отцу некуда было торопиться. «Вы себе не представляете, как ваш грешный родственник рад вашему появлению в стенах столицы. Можете его поздравить: на старости лет он стал не только двоеженцем, но и многодетным отцом. Довожу до вашего сведения, что 11 июля сего года у Б. и Ф. Коромысловых родился племянник Георгий. Имя дано в честь победы над заклятым фашизмом. Его и его родительницу я в целости и сохранности доставил в город Харьков. Но, как говорит мой единоутробный брат, магистр преферанса Федор Сергеевич: еще не вечер! Гапа улетела в Берлин и, по-видимому, будет рожать. Во всяком случае, она информировала меня об этом — письменно. В Москве я ее уже не застал. Никаких окончательных решений со стороны вашего грешного родственника еще не принято. Прежде всего ему предстоит окончить большую работу, которую он с разной долей успеха и по силе своих возможностей выполняет вот уже четыре года. Для завершения данного дела он как раз сегодня во втором часу ночи отбывает в известном ему направлении. Так что некоторая отсрочка до вынесения окончательного вердикта у подзащитного имеется. 
