с дядькиной работы не было, а автобуса и вовсе быть не могло. Ведь дядьку привезли в церковь еще вчера. Жара стояла смертельная. Тетка Александра шла одна впереди нас в темном шевиотовом жакете и черной косынке, а я стянул с себя безрукавку и обмахивался, как платком. Климка тоже весь вспотел. Он был толстый, прихрамывал и задыхался. А холостяка Леона жара не брала. Он даже плаща не расстегнул. — Ну и сказанул, владыка!.. — я понизил голос.
Климка не расслышал. Он, наверно, и на кладбище ничего не слышал. — Такие же стопроцентные идиоты, — это Леон мне ответил.
Тетка обернулась, но ничего не сказала. — А где Козлов? — спросил я.
Тетка Александра снова обернулась. — Козлов где? — гаркнул я в ухо Климке.
Он усмехнулся. Наверно, оттого, что расслышал. У глухих такая привычка. — Нет твоего Козлова, — сказал он. — Спекся Павел Ильич.
— Климентий! — крикнула тетка.
Но он ее не слышал. — Нет Козлова. Увезли Павла Ильича.
Теперь Климку понесло. Он бурчал, как отвернутый кран, когда снова включают воду. — В тюрьме теперь Козлов, — сказал Климка.
Так вот оно что! Вот почему ревела рябая Светка. И я сам заревел. Ничего не мог с собой поделать. Вдруг меня прорвало. Шел и безрукавкой слезы по морде размазывал. А на полкорпуса впереди меня Климка пел: — Меня Александра к нему послала. За ней легковую прислали. Иду по переулку, дохожу до улицы Мархлевского и вижу: трое товарищей Павла Ильича под руки из подъезда выводят и усаживают в «ЗИС-101» с занавесочками. Я чуть-чуть на них не наткнулся. Повезло! А то бы затаскали по прокурорам.
— Ты везучий, — разозлился я: у меня даже слезы просохли.
Так вот отчего тетка Александра утром примчалась!.. Боялась, чтобы и меня в свидетели не взяли и я чего-нибудь на Козлова не ляпнул. А я, дурень, не понял. — Слишком язык распускал Павел Ильич, — сказал Климка. — Дядя Егор сколько его уговаривал…
— Да замолчи ты, Климентий! — закричала тетка.
На этот раз Климка расслышал и опять улыбнулся. 24 Первым делом я решил бросить курсы. Больно надо. Учи- зубри, а потом к тебе ночью на рассвете придут, и физкультпривет! Я стоял на площадке трамвая, а эти подготовительные курсы были уже от меня за тридевять земель, совсем не в этой жизни. Никого видеть не хотелось. Тетка с Климкой сидела в вагоне, а я качался на площадке и думал вообще все бросить и уйти в военное училище. Куда-нибудь в горно-артиллерийское, на край света, где одни нерусские. Чтоб можно было травить чего хочешь — не сообщат. Мне сейчас даже Ритку видеть не хотелось. Жить бы где-нибудь в ауле, как Печорин, пить водку, ходить на охоту — и ну их всех к едреной бабушке! Пусть только отец жив останется. Я ему письма писать буду. И мать, если хочет, пусть с ребенком приезжает. Мы ему какую-нибудь няньку подыщем. Интересно будет поглядеть на своих братьев. Никогда их у меня не было. А может, второй — будет девчонкой. Девчонка тоже ничего. Дожить бы в том ауле до полсотни лет и выйти в отставку. Правда, Козлов врал, что в этих аулах уже никаких националов нет. Ну а вдруг остались? Я бы не стал влюбляться в тамошних девок, как Печорин или толстовский Оленин. Охотился бы и пил. Там водка крепкая, чачей называется. Хорошо бы влезть в поезд, доехать до Армавира, а там, как Лермонтов, махнуть рукой: мол, прощай немытая… Никого видеть не хотелось. Я даже в метро на платформе зазевался и только махнул рукой тетке с Климкой, когда двери за ними закрылись. И к Берте ехать не хотелось. Да, Павел Ильич… Вот что позавчера сверлило мне башку: Козлова нормальным признали. Позиция на мат в один ход. А проглядел… Ну, теперь все! Теперь ему жизни дадут. Куда-нибудь по почкам… Его обязательно будут. Он ведь псих — такого накричит! Я прямо из вагона метро, как ясновидящий, наблюдал, что делают с Козловым. Он без сапог, в рубахе и галифе, а из- под брюк завязочки кальсонные высовываются. Дурень… Ведь он контуженный. Ему б разбежаться и — раз! — шмякнуться об стену головой. Небось, железобетонные, как в бомбоубежище. Там, наверно, жизни дают, не приведи господи. Я знаю одного. Три лычки на погоне носит. Он сосед Вячиных, иногда в увольнение пускают. Хвастается, что служит в кремлевской охране. А по-моему, вранье. По-моему, он не товарища Сталина сторожит, а как раз там сшивается, куда Павла Ильича повезли. Сапоги у этого типа с подковками, а ручищи, как гири. А злой и нервный — передать невозможно. Однажды начал мне заливать, как вождей видит чуть ли не каждый день. Я в лицо ему хохотал: врешь. Так у этого охранника шея, как нарыв, вздулась. Так и хотелось компресс к ней приложить. Конец Козлову, если к такому попадет. Самое лучшее — сразу головой об стену. Я влез за «Смоленской» в трамвай и вдруг заметил, что
