— Бог в помощь, — говорю.

— Номер! — орет Генка, все равно как в столовке:

— Чаю!

— Соли!

— Давай ты!..

— Пил бы, — говорю, — через полипы свои — может, храбрей стал.

— Брось, — жалею его. — Ты же в Москве родился. Ты в тыщу раз чище меня говоришь. Пушкин велел русскому языку у ваших просвирен учиться. Ты же парень гвоздь. Зря на себя клепаешь. Вон как сегодня моей мутер заливал. Только психоват малость. Руками меньше крути. А то антисемит, а размахался, как еврейская мельница.

— Никакой я не антисемит, — обижается Генка.

— Знаю. А раньше — был.

— Не был, — говорит. — Но евреев в армию не брали.

— Не брали, да не брали… Опять мочало с начала!..

— Когда же, — спрашиваю, — не брали? Хоть год скажи.

— Ну, так как же, — говорю, — не брали, когда половина командармов — врагов народа — евреями были. Якир, Гамарник там…

— Ну, так после не брали…

— А после — всех под метелку гребли. Даже из институтов забирали. Сам знаешь.

— Ах, значит, ты умней людей? Самый умный? Нос, значит, задираешь?

— Молчи, — говорю, — граф Альмавива, Абу-Тагир несчастный!.. — И тут меня уже стало пронимать темнотою. Вдруг в самом деле захотелось Ритке позвонить. На Воровского в подъезде почты темень была, но я этот собачий номер наощупь набираю.

— Здравствуй, Рита! — говорю свободно — выпил все-таки. — С Победой тебя, раз вчера сама не поздравила. Выходи.

— Не могу. У нас гости.

— Выходи…

— Гости у нас. С Победой, с Победой тебя. Некогда.

— Ну, поговори хоть минуту, — прошу. — Победа ведь. Чего ты меня так?..

— Не стыдно? Клизме кланяешься… Интеллигент…

— Ты, Коромыслов, как маленький, — бубнит в телефон Ритка. — Знакомые у нас. Гости пришли.

— Выйди, — прошу. — Ну, один раз сегодня выйди — больше никогда не позвоню.