надо.
— Да, — говорю, — закуска у них найдется. Дай нам немного денег и четвертый талон.
— Смотри, напьешься… — мрачнеет мать.
— Что вы, Агриппина Алексеевна! — поет Вячин. — Это ж на всех. Можно и четвертинку…
— Цыц, — говорю, — праздник такой, а он — четвертинку…
— Ну, теперь, — говорю, — допьем, куда ее, початую?.. — И с маху разлил портвейн Генке и себе, но не наперстки, а в жестяные кружки. По половине получилось. И пока мать глядела, я — тост:
— Чтоб отцы вернулись! — И хоп (как мушкетеры в американском фильме), стук жестянками и в глотку. Чуть даже не брякнул:
— За здоровье Людовика XIII-го!
— Теперь когти рвать, — шепчу Генке. А он еще встал только, раскачивается, после каждого слова кланяется:
— Спасибо вам, Агриппина Алексеевна, за угощение. Спасибо… Чтоб счастье у вас было. Чтоб Иван Сергеевич был жив-здоров…
— Вы что, уже уходите? — спрашивает мать.
— Да, — говорю за Генку. — Ему еще отгладиться надо. Потом — в магазин отовариться и за пластинками. Там танцы будут.
— Ну что ж, идите, — ноет мамаша. — Веселитесь. Не хочу вам праздник отравлять. Знаю: вам неинтересно со мной.
— Иди к Нефедовым, — говорю.
— Сдались мне эти Нефедовы!
— Что ты меня выталкиваешь? Нефедовы! Нефедовы… Не можешь в такой день дома посидеть?!. Вот оно как — опять про белого быка!..
— Хорошо, — говорю, — я остаюсь. Генка, давай взад поллитру. — Сам грохаюсь на стул. Генка на другой присаживается.
— Без тебя не пойду, — упирается, но вежливости не теряет. Так мы сидим в кухоньке, а мать на своем топчане лежит, на нас не смотрит, и всех троих разбирает злость, обида и жалость. А за забором — день Победы.
— Закусь соображай, — командую Генке.
— Куда вы, ребятки?
— У нас складчина. Вот, Валерина мама нас уже обеспечила, — показывает бутылку. — А ты, мамульчик, закуски подбери.
— Так ведь ничего нет, Геня. Если б знала, что такой праздник. Хлеб — и тот завтрашний съели.
— Ну вот, понесло. Поехало. Жалобщина. А Агриппина Алексеевна бутылки