Я слышал; и струился аромат
Недальних роз. Потом, оборотясь,
Беседку я узрел: вьюнок, и плющ,
И виноград обильно заплели
Строение сие со всех сторон,
Обрамив дверь. Вблизи порога мох
Усеивали райские плоды --
Остатки пира... Кто здесь пировал?
Праматерь Ева? Или херувим?
Плоды благоуханные в траву,
Едва почав, роняли едоки --
Плоды чудесных, неземных ветвей.
Казалось, трижды изобилья рог
Опорожнился там во славу Коры,
Вернувшейся на тучные поля,
Где овцы мирно блеют. Я взалкал,
Как не алкал, пожалуй, искони.
И, утолив невероятный глад,
Возжаждал -- ибо там стоял сосуд,
Наполненный прозрачнейшим питьем,
Дразнивший пчел. И я, изрекши тост
За всех живущих, и за мертвецов
Бессмертных, чьи почтенны имена,
Испил. А что случилось -- опишу.
Ни азиатский мак, ни эликсир,
Которым братьев потчует халиф,
Ни яд, которым сумрачный монах
Пропалывает старческий конклав,
Не прерывают столь внезапно жизнь.
Я пал на шелуху и кожуру
Плодов Эдемских, тщась преодолеть
Воздействие напитка -- но вотще;
И обморок настал, и замер я,
Что соком лоз поверженный Силен.
Я крепко спал, а долго ли -- Бог весть.
Но вот очнулся, ожил и вскочил,
Как встрепанный. Исчезли чудный лес,
Беседка, снедь, загадочный фиал.
Я осмотрелся. Я стоял внутри
Старинного святилища -- и столь
Высок был свод, что, мнилось, облака
Под ним клубились, точно в поднебесье.
Древнейший храм! Я не припоминал
Подобных: и готический собор,
И Парфенон, и грузный зиккурат,
Наследья канувших навеки царств, --
И даже горы, что Природа-мать
Ваяла, -- мельче и моложе, чем
Сей ветхий деньми сводчатый гигант.
На мраморном полу, вкруг ног моих,
Стояли чаши, и лежали ризы,
Для коих пряжей, видно, был асбест --
Иль их соткали там, где ржа и моль
Не истребляют: как белела ткань,
И как сверкало древнее шитье!
Смешались грудой подле ног моих
Одежды, пояса, кадильник, цепь,
Священные жаровни и щипцы...
И снова я смятенный взор возвел
В неизмеримый храмовый простор.
Под исполинским сводом строй колонн
В туманы шел, на север и на юг, --
В ничто. Не размыкали темных врат
Восточных встречь заре который век.
А вдалеке на западе чернел
Кумир огромный, тяжкий, точно туча,
И жертвенник у стоп его дремал;
Несчетные ступени с двух боков
Туда вели -- суля предолгий труд
Решившему разведать их число.
Я двинулся на запад не спеша,
Поскольку в храмах непристойна прыть;
И подле алтаря увидел жрицу,
Священный зажигавшую огонь.
В разгаре мая, коль восточный ветр
Сменится южным, иней с лепестков
Смывает быстрым радостным дождем,
А теплый воздух так отменно здрав,
Что встанешь и со смертного одра, --
И дым алтарный, чудилось, точь-в-точь
Как воздух майский был -- и здрав, и свеж.
И я забыл бы тотчас обо всем,
Опричь блаженства -- но от алтаря,
Из благовонной дымной пелены
Раздался голос: 'Если не взойдешь
По лестнице -- погибнешь, где стоишь!
Земная плоть, сестра которой -- персть,
Истлеет; обнажившийся костяк
Дотла иссохнет, обратится в пыль:
Зорчайший глаз не сыщет ни клочка
Твоих останков бренных там, внизу.
Твои минуты ныне сочтены,
И жизнь иссякнет, как в часах песок;
Спасешься -- коль подымешься наверх,
Покуда листья смольные горят!'
Я внял, я видел: слух и зренье, враз
Обострены, сумели оценить
