времени, и я никогда не вернусь.
— А здесь от тебя что-то останется?
— Только мое голографическое изображение. Оно будет стоять у машины и выглядеть точно как и я. Вернее, это и буду я сам, только в демотивированном состоянии. Иными словами, цветная иллюстрация к квантовому запутыванию. Кстати, способная даже разговаривать. Она будет обладать моими воспоминаниями, образующими некое подобие мнемонического синтаксиса… Тебе нужно быть около машины самое большее несколько часов. После чего ты получишь свою распрекрасную сумку.
— Путешествие в прошлое. Быстрее, чем со скоростью звука!
— Света. Оно происходит быстрее, чем скорость света.
— Как увлекательно! И как люди путешествовали в прошлое до тех пор, пока не изобрели эти машины?
— Никак.
— Ты хочешь сказать, что они вообще не путешествовали в прошлое?
— Они не умели.
— Тогда как они понимали настоящее?
— С помощью чего-то такого, что они называли историей.
— А что это?
— Фантасмагория. Фантазм. Следы: письменные, архитектурные, визуальные.
В качестве историка-феноменолога Джек специализировался на веке почтовых открыток и кинематографа. На том, как они убивали друг друга, старательно снимая процесс. Фильмы наряду с книгами давно были удалены из общественного доступа — социально отвлекающий фактор. Поэзия со своей экстравагантной строкой пошла под нож первой — она потребляла так много чистой бумаги при минимуме слов; один из конгрессов усмотрел в ней разновидность экосаботажа. За ней последовала и проза. Стоит ли валить даже одно дерево ради описания вымысла, не имеющего никакого отношения к реальности… теней в Платоновой пещере, пляшущих на стене в новомодных обличьях социологии и психологии? За ними последовали история, политика, наука — со своими ложными и противоречивыми толкованиями и отвратительным, склонным к вечному умножению словоблудием. Изображения, конечно, пришлось сохранить, но прежний мир целлулоидного гламура ушел в прошлое, в такую же невообразимую даль, как и эпоха динозавров, став веком безвозвратной экзотики. Джек иногда гадал, не полюбил ли он этот далекий мир, знакомясь с исторической коллекцией Униплекса? Не являются ли его пустые разговоры с новыми сотрудниками не более чем попыткой восстановить эти волшебные тени… контрастное противопоставление, в котором персонажи черно-белого кино обретают свою идентичность. Заряженные на убийство мужчины и их надушенные сучки. Он даже как-то попросил Фиону примерить одну из этих темных шляпок с вуалью 1920-х годов… добытую, конечно, нелегальным путем.
После своего открытия тахионы вызвали озлобление среди ученых. В конце концов, факт их бытия противоречил одной из основ современной физики: специальной теории относительности. Согласно последней никакая информация во Вселенной не может передаваться быстрее скорости света. Однако тахион передвигался в области сверхсветовых скоростей, иначе говоря, в своем движении обгонял свет. А это, согласно блестящему прозрению Эйнштейна, означало, что он движется назад во времени.
— И когда ты стартуешь?
— Через несколько минут. А теперь запомни, Дженни. Не выходи из этой комнаты, пока не замигают красные огоньки — и тогда немедленно жми на выключатель. И я сразу вернусь, вместе с твоей сумкой. И дай-ка мне с собой этот каталог, чтобы я не перепутал магазин. Вот на что я готов ради тебя.
Итак, декабрьским днем, чуть позднее четырех, Джек Рейнольдс, исторический феноменолог второго класса из Униплекса, шагнул в свой нелегальный тахионный констеллятор, иначе говоря — в прошлое. Его жене Дженни на мгновение показалось, что машина не сработала, потому что на противоположной стороне черной рамы оставался все тот же Джек.
— Выходит, ты по-прежнему здесь?
— В известном смысле.
— Ты голограмма?
— Не совсем. Голограмма есть голограмма, а я другая половина Джека. И наша общая сущность в данный момент взаимозависима: его — в качестве тахионной констелляции, моя — в качестве голограммы.
— Не хотите ли в таком случае кофе, мистер Джек Голограмм?
— К сожалению, в голографической форме я на это не способен.
Ощущение необыкновенной легкости. Чтобы отправиться в путешествие назад во времени он потерял свою массу (или, точнее, оставил ее позади). Чтобы путешествовать со скоростью света или даже быстрее, масса не нужна. Поэтому органическая сущность находится во временном отстранении от дел. Теряются биологические и биографические корни в материи.
С точки зрения Джека, путешествие в обратную сторону времени было куда приятнее, чем странствие вместе с ходом времени. Исчезли все тревоги. Каждый отсчитанный назад год на какую-то долю облегчал общее бремя — словно история представляла собой постоянно возрастающую тяжесть, влачимую вперед человеческим духом. Впрочем, так оно и есть на самом деле.
Время назначения: 1900 год. Место назначения: пассаж Пикадилли. Кожаные изделия Макстона. Джек ощутил, как замедлил ход прилив, уносящий его в глубь времени. И вдруг оказался на месте. Первое, что он отметил, — запах. Не то чтобы совсем неприятный… но если ты терпеть не можешь лошадей… К лошадям Джек относился вполне благосклонно. Вот собаки — это да, особенно большие острозубые пудели по имени Фиона. В конце концов, из-за этой сучки он и оказался здесь.
Шел сильный дождь, и мостовая Пикадилли на восемнадцать дюймов утопала в конской моче и грязи.
Джек вступил под крышу пассажа. Это прошлое было облачено в подарочную обертку. В только что оставленном настоящем единственно возможными приобретениями являлись Полезности и Пособия, обернутые в одинаковую серую или черную бумагу. Экологическая экономия… Он удивленно огляделся. Мир вокруг него казался светлым, сияющим, каждый предмет светился в рамках собственного малого ореола. Крохотные божки-предметы сверкали в святилищах оконных витрин. Вещевой фетишизм — он помнил эти слова по одной из своих работ: это когда каждая вещь почитается ради самой себя. Впрочем, едва ли стоит этому удивляться, учитывая, насколько хороши все эти предметы. Он то и дело ощущал желание преклонить колена. Итак, Бог все же существует и, подобно Зевсу, пролившемуся золотым дождем, выражает себя через сонмище блестящих безделушек.
Он шел по пассажу мимо сверкающих драгоценностей, мимо сверкающих часов, сверкающих ручек и, наконец, подошел к магазину Макстона. В центре витрины находилась та самая сумочка, которая и привела его сюда; на ценнике значилась цифра пять фунтов, куча тогдашних денег. Или же нынешних, подумал Джек, поскольку в данный момент это время и есть его настоящее. Но тогда получается, что «сейчас» бывает «всегда»? И есть только одно время, и время это — настоящее. Конечно же, при нем не было сейчас никаких денег, а тем более имеющих хождение в 1900 году. На мгновение Джек ощутил себя в затруднительном положении: каким образом он приобретет сумку? Об этом он не подумал. А затем рассмеялся, и забавный булькающий звук вырвался из его легких пузырьком закиси азота. Конечно же, он невидим, во всяком случае, почти невидим.
Когда он вошел в магазин, продавщице на мгновение показалось, что перед ней возникла крошечная радуга. Или просто что-то блеснуло. И она не сразу заметила пропажу флорентийской сумочки из витрины. Девушка разрыдалась. Как она объяснит кражу хозяину? А если он будет настаивать, сумеет ли расплатиться из своей зарплаты?
Замедлившись во времени, Джек вернул назад долю своей массы (иначе он не сумел бы поднять дамскую сумочку). Его электромагнитные волновые функции были вполне надежны, однако прорывались иногда в видимый спектр. И тогда его очертания вспыхивали на мгновение, очерчивая призрачную фигуру.
Джек стоял возле церкви Святого Иакова на Пикадилли, разглядывая сумочку. Она действительно
