самому мотор не перебрать.

Кметы, назначенные на плот, оттолкнулись шестами, поплыли. Богданов сидел на вытащенном из кабины парашюте и жевал травинку. В прибрежных кустах мелькали шлемы кметов. Данило разделил сотню надвое и пустил по обоим берегам – сторожить от нападения. Глаза слипались. Лейтенант откинулся на фюзеляж, собираясь вздремнуть, но Лисикова не дала.

– Товарищ лейтенант, – спросила, перегнувшись через борт кабины. – Вы знаете церковно- славянский?

– Что? – не понял Богданов.

– Вы говорили с княжной и сотником на церковнославянском языке, – пояснила Лисикова. – На таком летописи писаны, я читала. – Она вздохнула. – Понимала вас через два слова на третье. Где учили?

Богданов пожал плечами. В мединституте им преподавали латынь, все эти «мускулисы», которые он давно забыл.

– Я спросила у княжны, какой сейчас год? – продолжила штурман. – Ответила: шесть тысяч восемьсот восьмой от сотворения мира. Точно не знаю, тогда год считали то от марта, то от сентября, но по-нашему – тринадцатый век, самый конец.

– Это хорошо, что конец! – заметил лейтенант. – К нам ближе.

– Мне кажется, я сплю, – сказала Лисикова.

– Пощупай сапожки! – предложил Богданов. – Еще лучше – понюхай!

Лисикова обиделась, но не отстала.

– Может, это провокация? Немцы заманивают?

– Ага! – поддержал Богданов. – Специально для нас переодели сотню людей в кольчуги, научили их церковнославянскому языку… Два часа плывем, телеграфный столб видела? Или деревню? Дорогу, распаханные поля? Это мои родные места, до войны здесь каждый уголок ножками прошел. Деревня на деревне, все электрифицированные, густая сеть грунтовок. Где они? Трава не кошена, лес переспел, дома топят по-черному… Тринадцатый век!

– Как мы сюда залетели?

– Штурмана надо спросить!

Лисикова надулась.

– Как залетели, выясним, – сказал Богданов. – Поможем Проше и займемся.

– Я поняла, мы поддерживаем одну из сторон в междоусобной княжьей распре, – наставительно сказала Лисикова. – Правильно ли это? К лицу ли советским пилотам? В учебниках сказано: феодальные распри ослабили страну перед татаро-монгольским нашествием.

– Татары уже приходили! – сказал Богданов, вставая. – Теперь в Золотой Орде пьют кумыс, а князья им серебро возят на опохмелку. Не знаю, чему тебя учили, Лисикова, но здесь расклад иной. Сборск захвачен немецкими прихвостнями, тевтонский орден готовит поход. Дранг нах Остен! Как начали при Александре Невском, так остановиться не могут. Кресты на немецких самолетах – тевтонские. Я буду на них смирно смотреть?! У себя бил гадов и здесь бить буду! Тринадцатый век или двадцатый – без разницы. Ясно?

Он забросил парашют в кабину, забрался сам и уснул. Разбудила все та же Лисикова.

– Товарищ лейтенант! – сказала жалобно. – Мне по нужде.

Богданов скомандовал кметам, плот пристал к берегу. Лисикова побежала в кусты, Богданов сошел размять ноги. И тут же схватился за кобуру: от дальних кустов неслись всадники. Присмотревшись, летчик успокоился – княжна.

– Что случилось? – спросила она, подскакав.

Богданов объяснил.

– На плоту было нельзя? – рассердилась Евпраксия.

– Стесняется, – пояснил Богданов. – Мужики кругом.

– Чего стесняться? – не поняла княжна. – У нее там что-то особенное?

– Не принято девушке среди мужчин.

– А ежели кметы Жидяты? Одна стрела – и все! Мы зря ждали?

– Охолони, Проша! – улыбнулся Богданов. – Жидята наложил в штаны и скачет в Сборск. Нет никого!

Глаза княжны налились влагой.

– Ты чего? – удивился лейтенант.

– Меня отец Прошей звал…

– Побьем их! – Богданов погладил ей руку. – Уроем! Тоже мне, кметы!

– Как стемнеет – привал! – сказала княжна, заворачивая коня. – Ночью опасно. Наскочите на берег или вороги подберутся. Пусть девка терпит.

Место ночевки увидели издалека: горели костры, возле них распоряжался Данило. Богданов со штурманом сошли на берег, поели пшенной каши с салом и завалились спать. Прямо на земле. Кметы принесли по охапке спелой травы, она умялась под телами гостей и стала преть, отдавая тепло. Богданов как провалился. Среди ночи проснулся – онемела рука. Лисикова, пристроив голову на сгибе локтя лейтенанта, тихонько посапывала. Богданов вытащил руку. Лисикова вздохнула и подкатилась под бочок. «Нашла грелку!» – рассердился лейтенант. Отпихивать штурмана он не стал – пусть. Не жалко! Закинув руки за голову, Богданов лежал, размышляя. Война отучила его удивляться. Случалось такое, что не мыслилось в мирное время. Богданов, как его сверстники, не верил в Бога, но на войне поверил в судьбу. То один, то другой пилот эскадрильи вдруг терял сон и аппетит, ходил грустным, а когда он спрашивал, отвечал: «Погибну я, Андрей! Чувствую!» Богданов ругал друзей, укоряя за малодушие, но случалось по сказанному. Через день-другой, самое большее неделю, друг не возвращался из вылета. Обмануть судьбу не получалось. Как-то по просьбе Богданова отстранили от полетов захандрившего Дежнева. Эскадрилья вылетела без него, все экипажи вернулись домой. Днем к аэродрому прорвался одинокий «фоккер». Сбросил бомбу, прострочил из пулеметов. Раненых не было, один убитый. Крохотный осколок угодил Дежневу в переносицу…

В мире существовала какая-то предопределенность, которую Богданов не мог постичь. Эта предопределенность привела его в прошлое. Почему именно его, оставалось гадать, однако случилось. Богданов понимал: разговор с таинственным старцем неслучаен. Все, что предсказал обитатель пещеры, сбывалось. Это следовало принять к сведению и делать выводы. Ведун предрек, что Богданов не покинет прошлое, не исполнив предназначенное, значит, надо исполнить. Вряд ли это нечто замысловатое. Он боевой офицер, значит, война. Предчувствия смерти у него нет, у Лисиковой – тоже. Вернутся! Деревянная крепость – не бетонный бункер, Богданову приходилось и такой бомбить. Крупнокалиберное орудие обстреливало Ленинград, гибли мирные жители. Местонахождение бункера разведчики выявили, но подавить не получалось: бетонированное укрытие, мелкая по площади цель, батареи зениток… Богданов подвесил две ФАБ-100 и вылетел. Орудие заткнулось навсегда. Разбить деревянные стены проще. Сделаем – и домой!

Успокоенный этой мыслью, Богданов уснул. Он не видел, как на рассвете к нему подошла княжна, села рядом, долго смотрела на лицо лейтенанта. Лисикова почувствовала чужой взгляд, заворочалась и обняла летчика. Евпраксия сбросила ее руку, встала. Рядом вырос Данило.

– Буди людей! – сказала княжна. – Накорми! Они пусть спят! – Она оглянулась на летчика: – Разбудишь к снеданью!

Она пошла прочь. Данило проводил ее взглядом и побежал распоряжаться…

К Сборску приплыли утром. С плота Богданов разглядел крепкие стены города, оценил высоту холма и присвистнул: насчет деревянной крепости он погорячился. Со слов Данилы, стены города состоят из срубов, засыпанных изнутри землей и камнями. Толщина – метра три. Прямое попадание бомбы разнесет верхние венцы, но стена устоит. Надо положить несколько ФАБ-50 в одно и то же место, что практически невозможно. С такой крепостью и во времена Богданова пришлось бы помучиться. Разумеется, крупнокалиберная артиллерия и ФАБ-1000, сброшенные с «петляковых», разнесли бы средневековой дзот. Но тяжелые гаубицы надо подтащить, а «пешкам» прорваться сквозь огонь зениток не всегда получается…

Богданов занялся самолетом. Позвав на помощь кмета, снял бомбы – не понадобятся. ФАБ-50 сложили в ряд. Богданов строго-настрого запретил к ним прикасаться. Найдется любопытный, отвернет ветрянки,