? Она очень больна, и я не стала ее спрашивать, — печально ответила Маргарет.

? Боже! Сейчас все болеют, — сказала миссис Хейл с той ноткой ревности, с которой один больной говорит о другом. — Но, должно быть, очень тяжело болеть, когда живешь на окраине, — добавила она тут же с прежней «хелстонской» мягкостью и заботой. — Там очень вредный воздух. Что бы ты могла сделать для нее, Маргарет? Мистер Торнтон прислал мне немного старого портвейна, когда ты ушла. Как ты думаешь, бутылка вина ей поможет?

? Нет, мама! Я не думаю. Они очень бедны. По крайней мере, они не говорят об этом. И к тому же у Бесси чахотка, ей не нужно вино. Может быть, я отнесу ей немного варенья из наших любимых хелстонских фруктов. Нет! Есть другая семья, которой я бы хотела отнести… О, мама, мама! Разве я могу надеть красивое платье и пойти на этот роскошный прием после того, как увидела сегодня столько горя? — и Маргарет, не в силах больше скрывать то, что терзало ее душу, рассказала матери все, что она услышала в доме Хиггинса.

Это потрясло миссис Хейл. Она тут же заставила Маргарет собрать корзину с продуктами, чтобы отослать в дом Баучера. Она почти разозлилась на дочь, когда та сказала ей, что можно не спешить, поскольку Хиггинс уже обеспечил Баучеров самым необходимым, а она сама оставила для них деньги у Бесси. Миссис Хейл назвала ее бесчувственной и не успокоилась, пока корзину не отослали. Потом заметила:

? Может быть, мы поступаем неправильно? Мистер Торнтон, когда был у нас в последний раз, сказал, что те, кто помогает забастовщикам продлевать забастовку, не являются их друзьями. А этот Баучер, он тоже забастовщик?

Миссис Хейл адресовала этот вопрос своему мужу, который только что присоединился к ним, закончив урок и, ставшую уже традиционной, вечернюю беседу с мистером Торнтоном. Маргарет не волновало, продлит их подарок забастовку, или нет, — она была слишком взволнована, чтобы думать об этом.

Мистер Хейл попытался быть беспристрастным. Он вспомнил все то, что ему казалось таким очевидным не более получаса тому назад, когда он слушал мистера Торнтона. А потом нашел компромисс, который не удовлетворил ни одну из сторон. Его жена и дочь не только поступили правильно в данном случае, но он не мог представить, что они могли поступить иначе. Тем не менее и то, что говорил мистер Торнтон, было справедливо — если забастовка продлится, хозяевам придется привезти других рабочих (или в конце концов изобрести машины, которые заменят людей). И было вполне ясно, что оказать помощь забастовщикам означало не проявить к ним доброту, а лишь укрепить их в их безрассудстве. Но это не относилось к Баучеру. Мистер Хейл решил, что первым делом он пойдет и навестит его утром, чтобы выяснить, чем им можно помочь.

Мистер Хейл действительно пошел к Баучерам. Он не застал главу семьи дома, но долго разговаривал с его женой, обещал устроить ее в лазарет. И видя, как дети, хозяйничавшие в отсутствие отца, радуются изобилию еды, что прислала для них миссис Хейл, вернулся домой даже в более спокойном и приподнятом настроении, чем Маргарет могла ожидать. То, что она рассказала прошлым вечером, заставило мистера Хейла предполагать худшее, поэтому, вернувшись, он описал все в более светлых красках, чем было на самом деле.

? Я снова туда пойду, чтобы встретиться с самим Баучером, — сказал мистер Хейл. — Я едва ли могу сравнить эти домишки с нашими хелстонскими коттеджами. Я видел у них мебель, которую наши арендаторы вряд ли бы купили, и еду, совсем обычную, — а они считают ее роскошью. Все же, когда им не платят еженедельное жалованье, для этих семей нет другого источника дохода, кроме ломбарда. Здесь, в Милтоне, говорят на другом языке и меряют другими мерками.

Бесси в этот день тоже выглядела немного лучше. Но она была все еще такой слабой, что казалось, забыла, как хотела увидеть Маргарет одетой в белое платье. Скорее всего, это желание было продиктовано лихорадкой.

Одеваясь для приема, куда ей не хотелось идти, — на сердце было тяжело из-за тревог последних дней, — Маргарет все же не могла не вспомнить о тех прежних забавных и модных платьях, которые она и Эдит носили чуть больше года назад. Единственное, что ее утешало, когда она одевалась, — что матери доставляет удовольствие видеть ее такой нарядной. Она покраснела, когда Диксон, открыв дверь гостиной, воскликнула:

? Мисс Хейл выглядит превосходно, не правда ли, мэм? Кораллы миссис Шоу очень ей идут. Они придают больше яркости, мэм. Иначе, мисс Маргарет, вы бы выглядели слишком бледной.

Черные волосы Маргарет было трудно привести в порядок — они были очень густыми. Их пришлось закрутить в тугой шелковистый жгут и уложить тяжелыми кольцами вокруг головы подобно короне, а затем собрать в большой спиральный узел на затылке. Маргарет закрепила его двумя большими коралловыми шпильками, похожими на маленькие стрелы. Шелковые рукава ее белого платья были подвязаны шелковыми лентами; на изящной, белой, как молоко, шее алели тяжелые коралловые бусы.

? Ох, Маргарет, как бы мне хотелось вывезти тебя на ассамблеи старого Баррингтона, так же, как когда-то леди Бересфорд вывозила меня!

Маргарет поцеловала мать, умилившись этому небольшому проявлению материнского тщеславия, но едва смогла улыбнуться, потому что была подавлена.

? Я бы лучше осталась с тобой… право, мне было бы лучше, мама.

? Чепуха, дорогая! Обращай внимание на все, что происходит. Мне бы хотелось услышать, как у них в Милтоне проходят приемы. Особенно обрати внимание, чем они заняты вместо игр.

Миссис Хейл была бы чрезвычайно удивлена, если бы увидела роскошную сервировку обеденного стола. Маргарет со своим утонченным лондонским вкусом заметила, что количество предложенных гостям деликатесов было даже чрезмерным. Половины блюд было бы вполне достаточно, — а обед стал бы более легким и изысканным. Но у миссис Торнтон были свои представления о гостеприимстве: каждое блюдо должно быть подано на стол в таком количестве, чтобы каждый гость получил солидную порцию. Она не заботилась о воздержанности в еде в обычные дни, а устроить настоящий пир для своих гостей было для нее предметом гордости. Ее сын был с нею полностью согласен. Возможно, будь обед организован по-иному, более скромно и непринужденно, он доставил бы мистеру Торнтону больше наслаждения, но он никогда не задумывался об этом и был доволен той избыточной щедростью, с которой его мать принимала гостей. И даже теперь, хотя он и не позволял себе потратить лишних шести пенсов и не раз сожалел, что приглашения на этот прием уже разосланы, — тем не менее, он был рад видеть прежнюю роскошь.

Маргарет с отцом прибыли первыми. Мистер Хейл был очень пунктуален. В гостиной наверху не было никого, кроме миссис Торнтон и Фанни. Все покрывала с мебели были сняты, — и желтый дамасский шелк, и ярко расцвеченный ковер словно осветили комнату. Казалось, что каждый угол заполняли украшения, так что глаза уставали от этого многообразия, а сама гостиная представляла странный контраст с огромным и пыльным фабричным двором. Его широкие ворота были распахнуты, чтобы впустить подъезжающие экипажи. Из окон было видно пепельно-серое в летних сумерках фабричное здание, которое отбрасывало длинную тень, отчего казалось, что на дворе стемнело раньше времени.

? Мой сын до последнего момента занят делами. Но он скоро будет. Мистер Хейл, могу я предложить вам присесть?

Мистер Хейл стоял у одного из окон. Услышав слова миссис Торнтон, он обернулся и спросил:

? Вы не находите, что такое близкое соседство с фабрикой временами неудобно?

Она выпрямилась:

? Ничуть. Я еще не стала настолько утонченной, чтобы забыть, как мой сын достиг богатства и власти. Кроме того, вы не найдете такой другой фабрики в Милтоне. Один цех занимает двести двадцать квадратных ярдов.

? Я имел в виду, что дым и шум, постоянный поток выходящих и входящих рабочих могут беспокоить.

? Я согласна с вами, мистер Хейл! — заметила Фанни. — Этот постоянный запах дыма и машинного масла… А шум просто оглушает.

? Я слышала шум намного оглушительней, который называли музыкой. Машинное отделение находится в другом конце фабрики. Мы едва слышим шумы, разве что летом, когда все окна открыты. А что касается голосов рабочих, то они беспокоят меня не больше, чем жужжание роя пчел. Когда я думаю обо всем этом, я думаю о своем сыне, о том, что все это принадлежит ему, и что он управляет всем этим. Но