дверь, запер ее за собой и бесшумно пошел по коридору. Комнаты Сюзи и миссис Макклоски находились в дальнем его конце, но от будуара их отделял внутренний двор, откуда доносились негромкие голоса слуг, ожидавших, чтобы их отпустили на ночь. Кларенс повернулся и все так же бесшумно направился к узкой сводчатой двери, выходившей в сад. Он отпер ее и открыл, по-прежнему соблюдая величайшую осторожность. Снова накрапывал дождь. Не желая тратить времени, Кларенс не стал возвращаться к себе, а снял все еще висевшие в нише старый непромокаемый плащ и клеенчатую шляпу Пейтона и вышел в ночной мрак, заперев за собой дверь. Он не хотел посвящать в эту тайну конюхов и не пошел за своей лошадью, рассчитывая найти в корале мустанга какого-нибудь вакеро. К счастью. Полынь, старая кобыла Пейтона, стоявшая почти у самых ворот, легко позволила себя поймать. Кларенс вскочил на ее неоседланную спину и, пользуясь недоуздком, как поводьями, тихонько выехал на дорогу. Там, держась в тени ограды, он добрался до открытого поля и наполовину скрытый сухими ломкими, но все еще торчащими стеблями овсюга, начал медленно объезжать касу.

Серый туманный купол над его головой, чуть посеребренный невидимой луной, то светлел, то опять темнел, когда налетала новая полоса дождя. Тем не менее Кларенс ясно видел темный прямоугольник дома — весь, кроме западной стены, где терзаемые ветром ивы с мольбой стучали ветвями в глинобитную стену. Но больше вокруг ничто не шевелилось до той дальней черты, где блестящее влажное небо смыкалось с блестящей влажной равниной. Кларенс уже объехал две стороны дома, и его кобыла неслышно ступала по бороздам, устланным мокрым ковром из стеблей и отавы, как вдруг шагах в ста перед ним из зарослей овсюга беззвучно возникла фигура всадника, который выехал на поперечную тропу и тут же остановился со скучающим видом человека, обреченного на долгое ожидание. Кларенс сразу же узнал одного из своих вакеро, тщедушного метиса, и ни на секунду не усомнился, что это только часовой, сообщник, которому поручено поднять тревогу в случае опасности. Низкий рост вакеро помешал Кларенсу разглядеть его раньше в зарослях, а кони их ступали одинаково тихо. Молодой человек был уверен, что главный из незваных гостей находится сейчас возле касы, где-то в ивах, и повернул лошадь, намереваясь перехватить его прежде, чем часовой что-нибудь заметит. К несчастью, веревка плохо заменяла поводья, и кобыла, оступившись, шумно ударила копытом по луже. Страж быстро обернулся, и Кларенс понял, что должен во что бы то ни стало схватить его. Угрожающе взмахнув рукой, он поскакал прямо к нему.

Однако их разделяло еще порядочное расстояние, когда вакеро вдруг испустил душераздирающий вопль — такой жуткий, что даже горячая кровь Кларенса застыла в его жилах, — и во весь опор помчался по тропе туда, где лежала безграничная равнина. Прежде чем Кларенс успел решить был ли этот крик сигналом или его исторг ужас, по стене касы забила копытами испуганная лошадь, а затем закачались кусты у задних ворот. Враг был там! Без колебаний Кларенс ударил каблуками свою лошадь и помчался на этот звук. Когда он приблизился к кустам, по ним словно пробежала рябь, и послышался удаляющийся конский топот. Не сомневаясь, что незваный пришелец, предупрежденный криком своего сообщника, обратился в бегство, Кларенс ринулся за ним. Он руководствовался стуком копыт, так как кусты скрывали беглеца, но когда угол касы остался позади, он убедился, что конь неизвестного значительно лучше. Топот становился все глуше, порой и вовсе замирая, чтобы раздаться вновь при его приближении, а вскоре и окончательно затих вдали. Тщетно Кларенс бил каблуками свою не столь резвую лошадь и горько сожалел, что под ним не его мустанг — когда он выбрался из кустарника, беглеца не было ни видно, ни слышно. Перед ним лежал пустынный и угрюмый склон, ведущий к нижней террасе. Неизвестный скрылся.

Кларенс повернул назад вне себя от бессильного гнева и ярости. Однако ему удалось чему-то помешать, пусть он даже, и не знал, чему именно. И хотя тому удалось ускользнуть, он знает его сообщника и узнает теперь, кто был этот таинственный гость. Обитатели касы, по-видимому, ничего не слышали, и Кларенс решил их напрасно не тревожить. Он не сомневался, что непрошеные пришельцы уже далеко и в эту ночь можно больше ничего не опасаться. Тихонько вернувшись в кораль, он оставил там лошадь и, никем не замеченный, направился к дому. Он отпер узкую дверь в стене, вошел в темный коридор, задержался на минуту, чтобы открыть дверь будуара, взглянуть на крепко запертое окно и погасить еще горевшую свечу, а затем вновь повернул ключ в замке и отправился в свою комнату.

Однако заснуть ему не удалось. Происшествие этой ночи, занявшее так мало времени, тем не менее произвело на него глубокое впечатление, хотя и казалось уже странным сном. Жуткий крик вакеро еще звучал в его ушах, но теперь в нем было что-то сверхъестественное, потустороннее, словно почудившееся в кошмаре. Наконец Кларенс забылся в беспокойной дремоте, а очнувшись, увидел, что на дворе день, а рядом с его кроватью стоит Инкарнасио.

Смуглое лицо управляющего приобрело зеленоватый оттенок, а губы пересохли.

— Вставайте, сеньор Кларенсио! Скорей вставайте, мой господин. Случилось страшное. Да защитит нас матерь божья!

Кларенс вскочил с постели, лихорадочно припоминая события ночи.

— Что означают твои слова, Насьо? — спросил он, хватая мексиканца за руку, которую тот, что-то бормоча, поднял, чтобы перекреститься. — Говори! Я приказываю!

— Хосе, коротышка-вакеро! Он сейчас в доме падре и вопит, как сумасшедший, он от ужаса совсем рехнулся. Он видел его… воскресшего мертвеца! Бог да смилуется над нами!

— Да ты, кажется, и сам помешался, Насьо? — сказал Кларенс. — Кого он видел?

— Кого? Господи помилуй! Старого хозяина. Самого сеньора Пейтона. Вчера ночью он поскакал к нему в патио — из воздуха, с неба, с земли, — он не знает откуда! Такой же, как был при жизни, в старом своем плаще и шляпе и на собственной кобыле! Он ехал прямой, грозный, ужасный, а в страшной руке держал веревку — вот так! Хосе видел его своими глазами, как я вижу вас. А что он сказал Хосе, известно одному богу! И еще, может быть, священнику: он же исповедался.

Кларенса осенила догадка. Он начал мрачно одеваться.

— Ни слова об этом женщинам… и вообще никому, ты понял, Насьо? — сказал он резко. — Весьма вероятно, что Хосе выпил слишком много агвардиенте. Я сам поговорю со священником. Но что с тобой? Успокойся, друг Насьо.

Однако управляющий никак не мог унять бившую его дрожь.

— Это еще не все… матерь божья! Это еще не все, господин, — пробормотал он, падая на колени и продолжая креститься. — Сегодня утром рядом с коралем вакеро увидели лошадь Педро Моралеса, всю в грязи, оседланную и взнузданную, а в стремени… слышите? А в стремени висит сорванный сапог Моралеса! О господи! Как было и с ним! Теперь вы поняли? Это его месть! Нет-нет, прости, Иисусе, мое кощунство! Это божье отмщение.

Кларенс был потрясен.

— А Моралеса вы не нашли? Вы его искали? — сказал он, торопливо надевая сюртук.

— Искали повсюду. По всей равнине. Все вакеро поднялись с зарей и объездили самые дальние поля. И никаких следов! Да и как же иначе? Только так и могло быть. — И он торжественно указал на землю.

— Чепуха! — воскликнул Кларенс, застегивая последнюю пуговицу и хватая шляпу. — Иди за мной!

Сопровождаемый Инкарнасио, он побежал по коридору, миновал толпу возбужденно жестикулирующих слуг в патио и вышел через задние ворота. Там он направился вдоль стены к окну будуара.

Вдруг Инкарнасио испустил крик ужаса.

Они оба бросились вперед. Из амбразуры, словно промокший сверток одежды, свисал труп Педро Моралеса, и босая нога всего на дюйм не доставала до земли. Он, очевидно, просунул голову в решетку, но тут первый прыжок испуганной лошади сломал ему шею между прутьями, словно в гарроте, а затем она в ужасе помчалась прочь, унося в стремени застрявший сапог.

Зимние дожди наконец кончились, и все калифорнийское побережье пылало яркими красками. На целые мили простирались поля желтых и красных маков, люпины окрашивали в нежные тона мягкие округлости холмов, а склоны предгорий купались в ромашках и одуванчиках. В Сакраменто уже наступило лето; желтая река сверкала невыносимым блеском; камыш и другие болотные травы поднимались сочными зарослями; пух тополей и сикомор выбелил городские окраины, и было так жарко, что Сайрус Хопкинс и его дочь Феба,