Она долго-долго не отнимала губ, потом чуть отодвинулась, по-прежнему не отпуская его, и тихо прошептала:

– Пойдем ко мне. Здесь слишком часто ходят.

Он встал вслед за нею, но попытался высказать сомнение, шевелившееся где-то в глубине души.

– Я женат, Двора… Моя жена за много световых лет…

Она прижала палец к его губам:

– Тс-с. Я за тебя замуж не собираюсь. Просто иди за мной.

Так он и сделал.

– Мы так ничего и не ели, – пожаловался Ян.

– До чего же ты прожорлив, – рассмеялась Двора. – Мало кому не хватило бы того, что было.

Она скинула ногой простыню и потянулась. В лучах утреннего солнца, струившихся через окно, стройное обнаженное тело светилось темной бронзой. Ян провел кончиками пальцев по ее боку, по твердой выпуклости живота… Она вздрогнула от прикосновения и улыбнулась.

– До чего же хорошо жить! Быть мертвым, наверно, очень серо и скучно. Так гораздо веселее.

Ян тоже улыбнулся и потянулся к ней, но она отодвинулась и встала. Словно великолепная живая скульптура – прогнула спину, зарывшись пальцами в густые волосы на затылке… Потом потянулась за халатом.

– Это ты заговорил о еде, а не я. Но теперь, раз уж тему затронули, я и сама с голоду помираю. Пошли, я что-нибудь соображу на завтрак.

– Мне бы не мешало сначала зайти в свою комнату, а?

Она расхохоталась, даже причесываться перестала.

– Это еще зачем? Здесь все взрослые, детей нет. И все ходят, где хотят, и делают, что хотят. Откуда ты взялся, что у тебя за мир такой?

– Не такой, как у вас. По крайней мере сейчас. Хотя в Лондоне – господи, как давно это было! – в Лондоне я был, наверно, сам себе хозяин, во всяком случае, почти. А потом долго жил в каком-то социальном кошмаре. Какая уродливая жизнь на Халвмерке – этого я тебе рассказывать не хочу, даже и пытаться не стану. Давай-ка лучше позавтракаем на самом деле.

Водопровод здесь был сугубо функциональным, ничего похожего на сверхроскошь «Уолдорф-Астории». Ян вдруг сообразил, что ему нравится, что трубы загудели, закашляли – и в конце концов дали горячую воду. Система хоть плохо, но работала, – и он был уверен, что в этой стране у каждого есть такой же кран: не лучше, но и не хуже. Такая концепция демократии до сих пор не приходила ему в голову: равенство не только возможностей, но и физического комфорта. Однако голодное бурчание в животе отогнало все его философские мысли. Он быстро умылся и оделся – а потом пошел на запах и обнаружил просторную кухню, где у длинного стола, стоявшего на козлах, расположилась молодая пара. Они кивнули ему, когда он вошел, а Двора подала дымящуюся чашку кофе.

– Сначала поешь, знакомиться будем потом. Тебе как яйца подать?

– На тарелке.

– Умница, правильно думаешь. Тут немножко мацой брей, попробуй. Это тебя познакомит с хорошей еврейской кухней, если до сих пор не имел такого удовольствия.

Юноша с девушкой помахали на прощание и выскользнули из кухни, не дожидаясь, когда их представят. Ян догадался, что здесь, в самом сердце секретной службы, лишний обмен именами ни к чему. Двора поставила еду на стол и села напротив Яна. Ела она с таким же аппетитом, что и он. Они болтали о вещах совершенно несущественных, легко и весело. Они уже заканчивали завтрак, когда в кухню вбежала все та же девушка; только улыбка у нее исчезла.

– Бен-Хаим зовет вас обоих, немедленно. Беда! Ужасная беда.

Беда висела в воздухе. Бен-Хаим, устало ссутулившись, сидел в том же кресле, где они его оставили накануне; быть может, так и не вставал с тех пор. Он сосал давным-давно остывшую трубку и, казалось, даже не замечал этого.

– Похоже, что Тергуд-Смит начал давить. Мне надо было сразу догадаться, что он не ограничится только просьбой о содействии. Слишком это на него не похоже.

– Что случилось? – спросила Двора.

– Аресты. По всему миру, во всех странах. Сообщения еще поступают. Они говорят, что это просто превентивные аресты. В связи с чрезвычайным положением. Все наши люди. Деловые представители, торговые миссии… Даже тайные агенты, о которых мы и понятия не имели, что они раскрыты. Две тысячи человек, может быть, даже больше.

– Давит, – сказал Ян. – Гайки закручивает. Вы представляете, что он еще может сделать?

– Ну что он еще может сделать? Он пересажал несколько тысяч наших граждан – это все, кто легально или нелегально находился за пределами Израиля и дружественных стран. Больше ему хватать некого.

– А я уверен, что он затевает что-то еще. Я достаточно изучил его повадки. Это только начало.

К сожалению, Ян оказался прав. Не прошло и часа, как все телевизионные программы на всех ста двенадцати каналах были прерваны объявлением экстренного выпуска новостей. По всем каналам будет передаваться обращение президента ООН, доктора Бал-Рам-Маханта. Очень почетный пост – но и только. Вся деятельность президента обычно сводится к открытию и закрытию сессий ООН. Однако иногда он выступал и с обращениями особой важности, такими, как на сей раз. Военный духовой оркестр играл патриотические марши – а мир смотрел и ждал. Потом оркестр на экранах растаял, и появился доктор Махант. Он кивнул невидимой аудитории и заговорил, как всегда, пискляво:

– Граждане мира! Мы ведем войну, навязанную нам анархиствующими элементами, которым удалось временно подчинить себе массу лояльных граждан на планетах великого Земного Содружества. Но я здесь сейчас не для того, чтобы говорить об этом. О той великой битве, которую ведут наши граждане-солдаты, борясь и побеждая во имя свободы человечества. Я здесь для того, чтобы сообщить вам о еще более страшной угрозе нашей безопасности. Некоторые личности в конклаве Объединенных Наций под названием Израиль постоянно укрывают продовольственные запасы, жизненно необходимые планете, чтобы извлечь из этого выгоду для себя. Грязные спекулянты наживаются на войне. На том, что остальные голодают. Так дальше продолжаться не может, мы этого не допустим. Раз они сами не понимают, что так себя вести нельзя, – мы их заставим понять. Должно свершиться правосудие, чтобы никому не захотелось последовать их примеру.

Доктор Махант тяжело вздохнул: на его плечах лежал груз ответственности за весь мир. Но он смирился с этой ношей и продолжил:

– Сейчас, когда я говорю с вами, наши войска продвигаются в Египет, Иорданию, Сирию и другие страны этого региона, важные в продовольственном отношении. Ни один из вас голодать не будет, я вам обещаю. Поставки продовольствия будут продолжаться, несмотря на ухищрения эгоистичного меньшинства. Мятеж будет подавлен, и мы вместе с вами пойдем к победе.

Президент растаял под аккомпанемент ликующей, заранее записанной овации. Вместо него на экране заплескалось под ветром бело-голубое знамя Земли. Снова грянула медь духового оркестра. Бен-Хаим выключил телевизор.

– Я ничего не понял, – сказал Ян.

– Зато я понял, – ответил Бен-Хаим. – Очень хорошо понял. Вы забываете, что остальной мир вообще не знает о существовании нашего народа. Они будут только счастливы, если все эти страны будут оккупированы, – лишь бы их желудки по-прежнему были полны. Здесь, вокруг нас, подавляющее большинство населения – фермеры. Они свою продукцию реализуют через кооперативы. Это мы их научили удобрять и орошать пустыню и выращивать урожай. И мы же научили их торговать… Но весь экспорт шел через нас, мы его обеспечивали торговым флотом. До сих пор. Теперь вы видите, что он с нами делает? Нас выталкивают отовсюду, загоняют обратно в собственные границы. И то ли еще будет!.. Это все работа Тергуд-Смита. Никого другого не интересует судьба этого крошечного уголка Земли, во всяком случае, сейчас. И вы только полюбуйтесь, до чего же хорошо он историю изучил!.. Как старательно он воскрешает глумливые штампы двадцатого века, антисемитские ярлыки, наверняка позаимствованные еще у средневековой Европы… Спекулянты, наживаются на войне, на голоде!.. Нет, тут все яснее ясного: он нас торопит.