на берегу, глядя на реку и дожидаясь своих приятелей.

Я недолго просидел там, когда внимание мое было привлечено человеком на плоскодонной лодке. Не без удивления я заметил, что на нем были надеты точно такая же куртка и шапочка, какие были на мне. Явно было, что он новичок в спорте, и приемы его были очень любопытны. Никогда нельзя было предвидеть, что случится, когда он втыкал шест; очевидно, он сам того не предвидел. Иной раз он несся вниз по течению, в другой раз бросался вверх против него, а иногда просто вертелся вокруг шеста. И каждый результат одинаково удивлял и раздражал его.

Публика на реке начала понемногу заинтересовываться его деятельностью и держать пари относительно последствий каждого толчка.

В свое время на противоположный берег прибыли мои друзья. Они также остановились и принялись наблюдать за ним.

Он был обращен к ним спиной так, что им видны были только его куртка и шапочка. Недолго думая они заключили, что это я, возлюбленный их товарищ, выставляю себя на посмешище, и радость их была безгранична. Они тут же принялись безжалостно глумиться.

Я не сразу догадался об их ошибке и подумал: «Как они невежливы, да еще с совершенно посторонним человеком!» Но прежде чем я успел окликнуть и пожурить их, я внезапно понял, в чем дело, и поспешил скрыться за деревом.

Ах, как они наслаждались, осмеивая этого юношу! Добрых пять минут простояли они на месте, осыпая его насмешками, издеваясь, передразнивая его. Они обстреливали его избитыми остротами, придумали даже несколько новых и запустили ими в него. Они забросали его всеми ходячими семейными шутками нашего кружка, несомненно, совершенно для него непонятными. Наконец, не в силах больше терпеть их грубого издевательства, он повернулся к ним, и они увидели его лицо!

Я рад засвидетельствовать, что в них еще сохранилось достаточно порядочности, чтобы попросту опешить. Они начали объяснять ему, что приняли его за своего знакомого. Выражали надежду, что он не сочтет их способными оскорблять таким образом кого бы то ни было, исключая ближайшего друга.

Разумеется, то, что они приняли его за приятеля, вполне их извиняет. Помню, как Гаррис однажды рассказал мне о случае, бывшем с ним во время купанья в Булони. Он плавал недалеко от берега, как вдруг почувствовал, что кто-то схватил его за шиворот и насильно окунул под воду. Он яростно отбивался, но нападавший оказался истинным геркулесом по силе, и все его усилия вырваться оставались безуспешными. Гаррис уже перестал дрыгать ногами и пытался мысленно обратиться к высоким материям, как вдруг его мучитель отпустил его.

Он оглянулся на покусившегося на его жизнь. Убийца стоял рядом с ним, смеясь от души, но едва увидел высунувшееся из воды лицо Гарриса, как отпрянул и смутился.

— Ради бога, простите, — пробормотал он в замешательстве, — я принял вас за своего приятеля!

Гаррис был счастлив, что этот господин не принял его за родственника, иначе он утопил бы его насмерть.

Управление с парусом также требует знания и опыта, хотя, будучи мальчиком, я этого не думал. Я воображал, что оно присуще человеку от рождения. Другой знакомый мне мальчик также придерживался этого взгляда, и в один ветреный день мы с ним решили попробовать плыть под парусом.

Тогда мы временно находились в Ярмуте и задумали прокатиться вверх по Яру. Наняли парусную лодку на пристани у моста и отправились.

— Ветерок-то свежий, — сказал лодочник, отпуская нас. — Надо вам будет взять риф и держаться покруче к ветру, когда будете огибать угол.

Мы ответили, что не преминем это исполнить, и расстались с ним с бодрым «до свиданья», недоумевая про себя, каким образом «держаться к ветру», и где нам раздобыть «риф», и что делать с ним, когда его достанем.

Мы гребли, пока не потеряли из виду город; когда же перед нами открылось широкое водное пространство, над которым разбушевался ураганный ветер, мы почувствовали, что настало время для начала операции.

Гектор — так, кажется, его звали — продолжал грести, в то время как я развертывал парус. Дело оказалось сложным, но я наконец с ним справился, и тогда возник вопрос, который из концов верхний.

Повинуясь естественному инстинкту, мы оба, разумеется, определили, что нижний конец верхний, и принялись устанавливать парус шиворот-навыворот.

Но прошло много времени, прежде чем нам удалось хоть как-то укрепить его. Парус, очевидно, действовал исходя из того, что мы играем в похороны, что я покойник, а сам он — мой саван.

Убедившись, что требуется вовсе не это, он щелкнул меня по голове перекладиной и отказался делать что бы то ни было.

— Намочи его, — сказал Гектор. — Опусти парус в воду и намочи его.

Он заявил, что на кораблях всегда смачивают парус, прежде чем поднять его. Тогда я намочил его, но от этого стало еще хуже. Не очень приятно, когда сухой парус путается у вас в ногах и оборачивается вокруг вашей головы; но когда это производит насквозь мокрый парус, — дело совсем дрянь.

В конце концов мы таки водрузили его вдвоем. Укрепили мы его не то чтобы совсем вниз головой, а скорей боком, и привязали к мачте кабельтовым, который нарочно отрезали для этой цели.

То, что лодка не опрокинулась, я привожу просто как факт. Почему она не опрокинулась, я объяснить не в состоянии. Много раз с тех пор я обдумывал это происшествие, но ни разу не додумался до удовлетворительного разрешения загадки.

Возможно, что мы обязаны этим результатом врожденному упрямству неодушевленных предметов вообще. Быть может, руководствуясь нашим образом действий, лодка заключила, что мы затеяли покончить самоубийством, и решила разочаровать нас. Это единственное объяснение, приходящее мне на ум.

Вцепившись не на живот, а на смерть в планшир, мы могли кое-как удержаться в лодке, но было это очень изнурительно.

Гектор сказал, что пираты и моряки обыкновенно привязывают к чему-нибудь руль и держат к ветру при помощи одного лишь паруса, и считал, что нам следует попытаться проделать что-нибудь в этом роде; но я настаивал на том, чтобы пустить лодку по воле волн.

Ввиду того, что мой совет казался несравненно выполнимее, мы кончили тем, что остановились на нем и, вцепившись в планшир, предоставили лодке плыть самостоятельно.

Лодка проследовала вверх по реке со скоростью, с которой я никогда не плавал с тех пор и не желаю плавать. Затем на повороте накренилась так, что половина паруса оказалась в воде. Потом каким-то чудом выпрямилась и помчалась к длинной мели из мягкого ила.

Эта мель спасла нас. Лодка врезалась в нее и остановилась. Убедившись, что нас не швыряет больше, как горох в стручке, мы проползли вперед и срезали парус.

С нас было довольно парусного спорта. Мы вовсе не желали пересолить и докатиться до пресыщения. Мы сделали прогулку под парусом — хорошую, веселую, воодушевляющую прогулку — и решили теперь перейти перемены ради к веслам.

Мы взяли весла и попытались столкнуть лодку на воду, но при этом сломали одно из них. После этого мы действовали с большей осторожностью, но оказалось, что нам попалась вообще старая негодная пара, и второе весло треснуло чуть ли не быстрее первого, оставив нас беспомощными.

Впереди, ярдов на сто, расстилался вязкий ил, за нами была вода. Оставалось только сидеть и дожидаться, пока кто-нибудь придет нам на выручку.

День был не из таких, чтобы привлекать катающихся, и прошло три часа, прежде чем показалась живая душа. Это был старый рыбак, вызволивший нас, наконец, с величайшим трудом и позорно доставивший нас на буксире обратно к пристани.

Если подсчитать то, что пришлось дать на водку этому человеку, да что пришлось заплатить за сломанные весла, да плату за четыре с половиной часа катанья, эта прогулка обошлась нам в кругленькую сумму, равнозначную карманным расходам за несколько недель. Но мы приобрели опыт, а говорят, что опыт стоит дорого.