мучительную тоску: эта тоска превращалась в отчаяние, как только Янек глотал последний кусочек. Он нервно переминался, глотал слюну и с надеждой глядел на гимнастерку Янека. Осталось ли там еще? Очевидно, это волновало его больше всего. Янек равнодушно продолжал насыщаться. Мальчик стоял не месте, взгляд прикован к картошке. Лишь изредка он вздыхал и глотал слюну. Потом вдруг посмотрел на Янека: похоже, он впервые осознал человеческую сторону проблемы. Подумал одну секунду, затем стянул с себя огромный картуз, осмотрел его, сплюнул от восхищения и заявил:

– Чертов картуз, kurwa pies. Новехонький.

Янек продолжал грызть картошку, не поворачивая головы.

– Я сорвал его с одного прохожего. Вот это картуз!

Он увидел, что Янек роется под гимнастеркой. Мальчишка тревожно наблюдал за ним – может, картошки больше не осталось? – и с облегчением заметил, как появилась новая картофелина. Он быстро сказал:

– Продаю за дюжину картошек! И ни одной меньше!

Янек не ответил.

– За шесть! – с тоской предложил мальчик.

Когда и это предложение не принесло успеха, его губы задрожали, а лицо скривилось. Он готов был вот-вот расплакаться.

– Не реви! – сказал Янек. – Никогда не надо реветь. Это раньше можно было. Сейчас нельзя.

Он бросил мальчику картошку, которую тот моментально слопал. Янек бросил еще одну.

– Надо было взять нож и прыгнуть на меня сверху, – сказал Янек. – Сейчас только так и надо делать. Тогда бы забрал всю.

– У меня нет ножа, – признался мальчик.

– В любом случае ты до меня не добрался бы, – успокоил его Янек. – Я сразу почувствовал, что ты здесь. Людей я сразу чую. В лесу этому быстро учишься…

Мальчик ел картошку. Он сосал ее, лизал, обгладывал, а уж потом глотал. Пытался растянуть удовольствие. Он очистил ее ногтями и, доев мякоть, сожрал кожуру.

– Ты из леса?

Янек ничего не ответил. Тогда мальчик решил чем-нибудь его удивить. Он сказал, небрежно ковыряя ногой мостовую:

– Мой отец был учителем.

– А мой – врачом, – сказал Янек.

– Мой отец, – сказал мальчик, – убил немца. – И с гордостью добавил: – Его повесили.

Он доверчиво ждал, какое впечатление произведут его слова.

– Враки! – спокойно сказал Янек. – Тебе бы стоять на паперти да просить милостыню у старушек… Со мной этот номер не пройдет!

Мальчик торжественно поклялся:

– Jak Boga kocham![62] Его повесили. Они повесили его перед Большим театром, и он висел там два дня. Это тебе любой скажет. Спроси, если хочешь. Я всех своих друзей водил показывать. Мама сошла с ума, и ее заперли. Твоего же отца не повесили, правда? – И пытаясь воспользоваться тем, что считал окончательной победой, мальчик быстро попросил: – Дай мне еще картошки!

– Мой отец, – высокомерно сказал Янек, – убил несколько сотен немцев. И он был не настолько глуп, как твой, чтобы попасться им в лапы… – Он пожал плечами: – Если бы за каждого немца вешали…

Мальчик посмотрел на него с уважением.

– А где твой отец?

– Воюет с немцами.

– Где?

– Под Сталинградом.

– Да ну?

– Ну да.

– Он офицер?

– Генерал!

Ему сразу же стало стыдно своей лжи. Где его отец теперь? Как он мог так легкомысленно говорить о нем? В смущении он вынул несколько оставшихся картофелин и швырнул их мальчику. Тот поймал на лету и положил в карман.

– Жене отнесу, – пояснил он.

– У тебя есть жена?

– Да, на меня работает. У нее нас несколько: Манек Загорский, Йозек Мека, ну и конечно, Збых Кужава… Но больше всех она любит меня. – Он важно сказал: – Славная малышка. Фрицы дают ей консервы. Она все приносит домой. Иногда они дают ей денег: их она тоже приносит. – Он сплюнул. – Короче, живем неплохо. Не жалуемся. Только вот табаку не хватает.

– Вас много?

– Аж несколько банд! Я хожу под Збыхом Кужавой. Он byczy facet![63] Все его слушаются, и он имеет всех девчонок. Он храбрец: вчера притащил три мешка продуктов. Средь бела дня в одиночку напал на трех старушек. Почти такой же высокий, как ты. Любит веселиться и кутить. Однажды он нашел где-то одного сопливого еврея – Wunderkind'а, на скрипке играет. Его родителей расстреляли, или угнали в Германию, или что-то в этом роде. Збых привел его к нам, и когда у него есть охота, он заставляет его играть на скрипке, а мы танцуем. Лично я недолюбливаю этого сопляка, он zydparch… [64] – Он сплюнул. – Не люблю жидов. Но когда мы ходим попрошайничать, берем его с собой, чтобы он играл на скрипке. Он такая умора. Збых раз был не в духе и решил, что пол слишком грязный, так знаешь, что он сделал?

– Нет.

– Взял Вундеркинда за шкирку и заставил его вылизать весь пол от одной стенки до другой. Нужно быть Збыхом, чтобы такое придумать.

– Да, – сказал Янек, – для этого надо быть Збыхом.

– На самом деле его зовут Монеком, но все называют его Вундеркиндом. «Эй, Вундеркинд, сходи за дровами! Поиграй на скрипке! Спляши, спой, встань на четвереньки». Он делает все, что ему скажут. Просто умора!

– Да уж, умора, – процедил Янек сквозь зубы. – Можно мне на него посмотреть?

– Можно, – сказал мальчишка, – если дашь мне еще пару картошек.

– У меня с собой нет. Но в следующий раз я мог бы принести вам целый мешок.

От удивления мальчишка разинул рот. У него пересохло в горле.

– Целый мешок? – пролепетал он.

– Да, если договоримся.

– Пошли, – сказал мальчишка.

И они отправились в путь.

– Все называют меня Песткой, – мимоходом сообщил сопляк. – А тебя как зовут?

– Ян Твардовский.

Они спустились по Погулянке до самой Завальны и повернули налево.

– Вон там, – сказал Пестка.

Здание, вероятно, раньше было заводом. Стены, правда, почернели и наполовину обрушились, но посреди двора все еще высилась нетронутая труба.

– Туда никто не заходит, – сказал Пестка, – потому что опасно. Говорят, стены могут рухнуть. А нам плевать.

Он показал Янеку дорогу. Они спустились по разрушенной лестнице, усыпанной мусором, и попали в подземелье. Там было темно, они спотыкались о валявшиеся под ногами камни, вокруг пахло гнилью и калом. Они услышали скрипку и дрожащий голос, певший с сильным еврейским акцентом: