одинаково. В этом наша сила, в этом наша суть. То, что ты сделала с ним, нужно сделать со мной. Или исправить, что ты с ним сделала.

— Я постараюсь, — кивнула я.

— Начинаю понимать, почему мы убивали некромантов на месте, — сказал Лондон.

— Это угроза? — нежным голосом спросил Жан-Клод.

— Нет, мастер, нет!

Но я поняла, что имел в виду Лондон.

Реквием лизнул мне шею, и меня слегка проняла дрожь.

— Реквием, перестань меня трогать.

Он застыл, но все еще прикасаясь ко мне. Просто перестал меня целовать и лизать. Тщательней надо выбирать слова.

Мне нужно было найти Реквиема — не просто какого-нибудь вампира или мертвеца. Мне был нужен именно он, его индивидуальность. Когда-то я нечто подобное проделала в Церкви Вечной Жизни, когда мы с полицией искали вампира, подозреваемого в убийстве. Я искала неповторимый облик некоей личности, причем того вампира я не знала. А Реквиема я знала.

Я охватила его руками, убрала густые волосы на одну сторону, чтобы зарыться лицом в его шею, вдохнуть запах его кожи. Запах не был теплым. Ощущался одеколон, мыло, которым он мылся, а под всем этим — исчезающий запах смерти. Не трупов или разложения, потому что вампиры не разлагаются; это был запах давно запертых чуланов, отдаленно похожий на запах змей. Заплесневелый, холодный, ничего такого, к чему хотелось бы прижаться. Но руки у него были сильные, края ран на одной руке захватывали шелк моего халата. Он был вполне реальный, но не совсем живой.

Я прижала его тесно и втолкнула некромантию в это тело. Осторожно, чтобы только в одно тело, никуда больше, — искала не этого одурманенного незнакомца, а ту искру, что была истинным Реквиемом. И нашла, в темноте, ушедшего в себя. Он не был испуган, был слегка смущен, растерян. Я видела его тюрьму, могла коснуться двери, глядеть на него сквозь решетку, но ключа у меня не было. И тут я поняла, что нам нужно: кровь. С каким бы видом нежити ни приходится иметь дело, обычно кровь является ключом.

Я подняла голову от его шеи, отвела волосы в сторону.

— Пей, Реквием. Пей от меня.

Он показал мне глаза, расширенные от неожиданности, будто не мог поверить, что я ему такое позволю, но повторять ему не пришлось. Его рука взялась за мои волосы, другая — за спину. Он прижал меня к себе, наклонив шею в сторону, потянул вниз — потому что он сидел, а я стояла на коленях, притянул мою шею к своему рту, будто для поцелуя. Он не мог бы подчинить меня взглядом и не пытался. Ничего не было, что могло бы заменить боль удовольствием. Ощутив, как он напрягся, я постаралась расслабиться — но полностью расслабиться никогда не удается. Чуть напрягись, и получается больнее.

Он укусил меня, вонзил клыки, и боль была настолько острой, что я толкнула его в плечи, будто старалась вырваться. Столько боли сразу я не могу выдержать, не попытавшись оттолкнуть. Он стал пить, горло его задергалось, глотая. Это могло быть так эротично, а получилось просто чертовски больно.

Но это было как обезглавить курицу, чтобы поднять зомби, или намазать вампиру губы кровью, чтобы исцелить его. Кровь, даваемая с целью, и я послала с этой кровью свою магию. Воспользовалась ею, чтобы призвать Реквиема, найти его во тьме и освободить.

Он отпрянул от моего горла, запыхавшись, как после бега. Кровь капала у него с нижней губы, и он смотрел на меня — первую секунду мутными глазами, а потом из них стал смотреть он. Глаза вспыхнули синим огнем с намеком на бирюзу посередине. Сила Реквиема танцевала по моей коже холодным, колючим бризом.

— Я здесь, Анита. Ты мне прочистила мозги. Что ты хотела бы от меня?

Я высвободилась из его объятий, отодвинулась, капая кровью. Римус уже послал молодого охранника Циско в ванную за бинтом и пластырем.

— Я хотела, чтобы ты освободился и был самим собой. Это мы и получили.

Он покачал головой и вздрогнул, будто только сейчас у него заболели синяки. Потом оперся спиной на груду подушек, чтобы не беспокоили грудь и живот, и устроил раненую руку поудобнее.

— Это было как под наркотиками — ничего не болело, когда ты меня касалась. Теперь я свободен, но болит это все зверски.

— Разве оно не всегда так? — улыбнулась я.

Он снова был самим собой.

Я оглянулась на других вампиров. На Элинор, все еще сжимающую спинку своего кресла. Ощутила ее. Почувствовала, как вкус мороженого, которое можно собрать в шарик и лизнуть. В основном сливочное, но с шоколадной крошкой. Посмотрела на Лондона. Точно не сливочное, что-то более темное, маслянистое, полное хрустящих крошек. Нечестивец ощущался как глазурь, шоколадная глазурь, которую можно размазать по коже и слизывать дочиста. Я встряхнула головой, отгоняя эти образы, и посмотрела на Истину, все еще жмущегося к камину. Что-то свежее и чистое, клубника, может быть, клубничное мороженое, тающее на коже, и его можно слизнуть и присосаться к прохладе вокруг сосков…

— Анита! — Голос Жан-Клода. — Анита, это нужно прекратить.

Он никогда не называл меня Анитой. Услышав свое имя, я повернулась к нему.

— А почему твоего вкуса я не чувствую?

— Потому что я твой мастер, а не игрушка для твоей силы.

Выражение его лица напугало меня, потому что он был напуган. Облизав сухие губы, я сказала:

— Наверное, это и есть ответ на наш вопрос. Не надо мне трогать чужих вампиров.

— Да, — сказал он. — Да. — Он стоял у края кровати. — А теперь отключи это.

Я не сразу поняла, о чем он. Некромантия, ее надо опять отключить.

Я закрыла глаза и стала втягивать ее в себя. Тянула сильно, еще сильнее, закрывая и сжимая этот метафизический кулак все туже и туже. Но было так, будто ладонь слишком маленькая, чтобы ее удержать. Сжать можно, но вытекает наружу, будто песок сжимаешь в горсти. Нет, неправда. Я не хотела это прекращать — так хорошо было просачиваться в вампиров, куда приятней, чем играть с зомби. И как только я поняла, что это я сама позволяю кулаку протекать, я смогла его закрыть. Это было почти больно, но я закрыла. Смогла. Но мелькнула мысль, не наступит ли когда-нибудь день, когда силы будет столько, что я не смогу ее полностью перекрыть? Об этом надо будет поговорить с моей наставницей в магии Марианной. И чем раньше, тем лучше.

Открыв глаза, я спросила:

— Теперь как?

— Теперь хорошо, — ответил он, но не слишком довольным голосом.

— Это было страшно, — сказала Элинор. — Я ощутила твою силу, будто ты лижешь мне кожу, лижешь…

Она вздрогнула, и не от наслаждения.

— Прости, — ответила я.

— Ты могла меня подчинить, — сказал Лондон. — Загипнотизировать, как я человека. Могла, я это чувствовал.

— Ты должна исправить то, что сделала с моим братом, — заявил Нечестивец. — Или привязать меня так же, как привязала его.

Я кивнула:

— Давай потом об этом побеседуем, ладно? На сегодня я уже по горло сыта.

— Ты мне обещала, — напомнил Нечестивец.

Я вздохнула:

— Послушай, я не знала, что взять кровь у меня вместо Жан-Клода — это будет такая большая разница. Я старалась как лучше, Нечестивец. Истина умирал, когда я предложила ему кровь. Я спасла ему жизнь, если я правильно помню, так перестань на эту тему собачиться.

Я злилась, потому что чувствовала свою вину, а меня это почти всегда злит.

— Анита как-нибудь в другой день займется вашими проблемами, — сказал Реквием. — А сегодня мой день.

Что-то в его тоне заставило меня обернуться к нему. Он лежал, будто страдал от ран, но выражение