— Можем перейти в спальню, если хочешь, но никого мы этим не обманем.

Мне это не понравилось, что явно отразилось у меня на лице, потому что Ричард вытащил руку из-под лифчика и спросил:

— Хочешь прекратить?

Мы еще на самом деле не начали, но я его поняла. Я поглядела в карюю глубину его глаз, провела взглядом по линии скулы, по волосам, упавшим вокруг плеч, сверкающим в свете утра, играющим золотом и медью, по выпуклости мускулистой груди, по соскам, уже темным и твердым, по плоской линии живота с темной тоненькой полоской от пупка до... там кожа была темнее, сочнее, просто нюхом можно было учуять кровь, наполняющую его твердостью. Он был зрелым, как нечто наполненное, готовое взорваться и ожить. Я хотела его коснуться, сжать — о, нежно-нежно!

Лежа на полу, держа руки при себе, я сказала сквозь бьющийся в горле пульс:

— Нет, не хочу.

Его глаза наполнились той жаркой тьмой, какая бывает у мужчин, когда они знают, что сейчас будет. Голос его зазвучал на такой низкой ноте, какая бывает у них, когда возбуждение становится почти невыносимым:

— Здесь или в спальне?

Я сумела оторвать от него взгляд и посмотреть сквозь дверь в гостиную. Нет, мне нужно больше уединения. Пусть они нас слышат, пусть чуют, но хотя бы не видят. Может быть, это лишь иллюзия, но если ничего другого нет, иногда и иллюзия сойдет.

— В спальне.

— Правильный выбор, — сказал он, встал на колени и взял меня за руку, так что, когда он поднялся на ноги, то почти поднял меня. Движение было необычным, и я упала на него. Разницы в росте хватило, чтобы моя рука оказалась у него на бедре, очень близко к еще кое-чему. Меня даже смутило, как мне хочется его потрогать, подержать. Я стала отодвигаться, потому что уже готова была утратить весь декорум и ухватить его прямо тут, в кухне. И вряд ли, если бы я это сделала, мы добрались бы до спальни. А я хотела, чтобы между нами и всеми прочими была дверь.

Он обнял меня за талию и поднял в воздух, наши лица оказались вровень. Я только не знала, куда девать ноги. Будь я уверена, что он не воспользуется кухонным столом, я бы обняла его ими, но я ни себе, ни ему настолько не доверяла. Он взял меня руками под ягодицы, моя голова оказалась чуть над его головой, и я обмякла в его руках, почти как в свинге. Я ощущала его, прижатого к себе, твердого и уверенного, но какой-то все же был в этом декорум, которого не было бы, оседлай я его прямо сейчас. Ричард направился к двери, неся меня, и глаза его так пристально на меня смотрели, что он чуть не споткнулся о кресло. Я засмеялась, но он снова посмотрел на меня, и в темных этих глазах был голод. Я лишилась дара речи и могла только смотреть в его глаза, пока он нес меня в спальню.

В спальне было пусто. Ричард ногой захлопнул за нами дверь. Я не помню, был кто в гостиной или нет. Ничего не помню, только глаза Ричарда. Может, вообще никого нигде не было.

Мы стали целоваться сразу за дверью, мои ладони наполнились густой мягкостью его волос, твердой теплотой шеи. Я водила по его лицу руками, ртом, пробовала, дразнилась, ласкала — только его лицо.

Он чуть отодвинулся и сказал:

— Если я сейчас не сяду, то упаду. Колени не держат.

Я засмеялась горловым смехом:

— Тогда положи меня.

Он подошел, пошатываясь, к кровати, положил меня, встал на колени. Смеясь, он вполз ко мне и лежал рядом, колени свисали за край кровати, хотя он был достаточно высок, чтобы, лежа вот так, достать ногами пол — может быть, «свисали» — неточное слово. Мы лежали, тихо смеясь, не касаясь друг друга.

И повернули головы друг к другу одновременно. Глаза Ричарда искрились смехом, все лицо просто сияло. Протянув руку, я провела пальцами по смеховым складкам. Тут же веселье ушло из его глаз, сменившись чем-то более темным, серьезным, но не менее драгоценным. Он перевернулся набок, и при этом движении моя рука прошла по его лицу. Он потерся об нее, закрыв глаза, приоткрыв губы.

Я перевернулась на живот и подвинулась к нему, не снимая руки с его лица. Он открыл глаза и стал смотреть, как я подползаю. Я встала на руки и на колени и, глядя ему в глаза, потянулась ко рту. Желание было в этих глазах, но и еще что-то, неуловимое. Интересно, и в моих глазах тоже можно было прочесть наполовину голод, наполовину страх, желание, боязнь желать, голод и боязнь голода?

Наши губы соприкоснулись, нежно, как бабочки, подхваченные дуновением ветра, касаясь и не касаясь, едва лаская друг друга и отодвигаясь. Он взял меня рукой за шею сзади, прижался к моим губам — твердо, уверенно. Языком и губами он раскрыл мне рот, и я открылась ему навстречу, и по очереди мы лобзали друг друга. Ричард встал на колени, не отпуская мою шею, не отрывая губ от моих. Он подался назад, к изголовью кровати, оставив меня на коленях посередине. Запустив руку под одеяло, он вытащил подушки, оперся на них, глядя на меня. Что-то почти декадентское было в его обнаженной позе.

Я глядела на него, не очень соображая, не очень видя. Потом все же смогла сказать:

— Что не так?

— Все так, — ответил он голосом глубже, ниже обычного. Это не было рычание его зверя, просто очень мужской голос. — Я хочу загнать в тебя своего зверя, Анита.

На долю секунды я поняла это как эвфемизм, а потом до меня дошло, что он говорит в буквальном смысле.

— Ричард, я прямо не знаю...

— Я помню, что ты не любишь неотмирной чертовщины в сексе, но, Анита... — Он опустился на подушки странным плавным движением, напомнившим мне, что он не человек. — Я ощутил твоего зверя. Он проходил сквозь меня.

Даже то, что я услышала эти слова произнесенными, несколько сбило мой жар. Я села на кровать, сложила руки на коленях.

— Ричард, у меня не было времени об этом подумать. Не знаю пока, как я сама к этому отношусь.

— Здесь не все плохо, Анита. Кое-что просто чудесно.

И это говорит человек, который ненавидит своего зверя, сколько я его знаю. Но этого я вслух не сказала, только смотрела на него. Он улыбнулся:

— Я знаю, как это странно звучит в моих устах.

Я вгляделась пристальней.

Он засмеялся, опустился на подушках ниже, растянулся передо мной. Одна нога у него была согнута, так что он не касался меня, но был достаточно близко, чтобы я его коснулась. Он лежал бесстыдно голый, что я уже видала, но не только это — ему было совершенно уютно, что для Ричарда не характерно. Я это видела в лупанарии — что он принял своего зверя. Но нет, не только — он принял самого себя.

— Чего ты хочешь от меня, Ричард?

Это был намек на серьезный разговор. Он мог сказать, чтобы я не была такой кровожадной, попросить еще много чего невозможного. Он так не поступил.

— Я хочу вот этого, — сказал он, и я ощутила покалывание от прилива его силы, и она пролетела, как теплый призрак. Я вздрогнула.

— Не знаю, Ричард. Не знаю, нравится ли мне это предложение.

Прозвучало бы убедительней, не дрожи так мой голос.

Я ожидала, что он что-нибудь опросит или скажет, но опять ошиблась. Его сила коснулась меня как предвестье грозы за миг до того, как ударила в меня. Секунда страха, секундная мысль, что сейчас его зверь и мой разорвут меня на клочки, но тут его сила прогладила меня насквозь как бархатная перчатка. Мой зверь поднялся из огромной, теплой, влажной глубины навстречу этой горящей энергии. Ричард протолкнул своего зверя сквозь меня, я ощутила его невозможную огромность, такое глубокое прикосновение меха, что я вскрикнула. Зверь ползал во мне и гладил изнутри такое, до чего никогда не дотянулись бы руки. Моя сила казалась не такой уверенной, не такой мощной. Но и она окружила твердый, мускулистый мех как бархатный туман, пронизывая его силу, мое тело. И наконец она стала ощущаться как нечто, растущее из меня, ни разу ранее не испытанное, разбухающее. Она была больше моего тела, как чаша, наполненная с краями горячим и обжигающим, но в нее все лилось и лилось, а я держала ее, держала, держала, и наконец она