прорвалась, заливая меня снаружи и внутри, уходя из меня в реве силы, от которой мир стал золотистым и медленным, вздымая мое тело на колени, выгибая мне спину, заставляя когтить руками воздух в попытке поймать неуловимое, и тело мое таяло и стекало на кровать, чтобы вновь отлиться в форму. Долю секунды мне казалось, что Ричард вызвал во мне перемену и я действительно сбросила кожу, но нет. Я будто плыла и едва лишь ощущала свое тело. Лежа на спине, подогнув ноги, я лежала расслабленно, будто под наркозом.

Кровать подо мной шевельнулась, и через миг я увидела над собой Ричарда. Он стоял на четвереньках, нависая, и я не могла навести глаза на резкость. Он взял меня ладонями за лицо, посмотрел в глаза:

— Анита, как ты?

Я рассмеялась, лениво, медленно.

— Помоги мне вытащить из-под себя ноги, и тогда будет хорошо.

Он помог, и даже тогда мне хотелось только лежать и не шевелиться.

— Что ты со мной сделал?

Он лег рядом, опираясь на локоть.

— Я тебе помог кончить, лаская тебя зверями. Я заморгала, облизала губы и попыталась придумать разумный вопрос. Ничего из этого не вышло, и я спросила то, что мне было интересно:

— У ликантропов всегда так?

— Нет, — ответил он, наклоняясь надо мной. — Нет, только истинная лупа или истинная Нимир-Ра может ответить моему Ульфрику так, как ты только что.

Я слегка уперлась ему в грудь, отодвигая, чтобы лучше видеть.

— Ты никогда раньше ни с кем такого не делал?

Тут он опустил глаза, завеса волос скрыла его лицо. Я отодвинула волосы, созерцая почти идеальный профиль.

— С кем?

Краска залила ему лицо и шею. Не могу вспомнить, чтобы он когда-нибудь раньше краснел.

— Это была Райна?

Он кивнул:

— Да.

Я отпустила его волосы и подумала пару секунд. Потом меня пробрал смех, неостановимый. Я смеялась и не могла прекратить.

Он приподнялся, посмотрел на меня:

— Анита, что с тобой?

Смех наконец отступил. Я посмотрела в его встревоженные глаза.

— И когда ты заставил Райну оставить тебя в покое, много лет назад, ты знал, что только она может это с тобой сделать?

Он кивнул с серьезным лицом:

— Райна указала все отрицательные стороны моего отказа быть у нее собачкой.

Я взяла его за руку и провела этой рукой по своим атласным трусам. Его пальцы попали на влагу, пропитавшую атлас, и дальше направлять их было не надо. Он ладонью накрыл мне пах, и ткань промокла насквозь. Кончиками пальцев он пробежал по внутренней поверхности бедра, и там кожа тоже была мокрой, почти до колен.

— И как же ты сумел отказаться? — Мой голос упал до шепота.

Палец Ричарда скользнул в ямку под бедром. Он наклонился поцеловать меня, а этот палец медленно, медленно шел вверх, по влажной коже, по мокрому атласу. Рот Ричарда был над моим, так близко, что неосторожный вздох мог бы сблизить нас до прикосновения. Он заговорил, обдавая меня теплотой дыхания, пока его палец ласкал края.

— Никакое наслаждение не стоило ее цены.

Две вещи случились одновременно: он поцеловал меня, а его палец скользнул внутрь. Я вскрикнула, выгибая спину, впиваясь ногтями ему в плечо, когда его палец нашел это местечко и гладил, гладил, пока снова не довел меня до оргазма. Мир поплыл, размягчился, будто я смотрела сквозь марлю.

Кровать задвигалась, но я не могла видеть, не знала даже, интересно ли мне, что происходит. Чьи-то руки нащупали мои трусы. Я проморгалась и увидела, что Ричард стоит надо мной на коленях. Он снял с меня трусы, раздвинул ноги и встал между ними. Потом наклонился, поднимая атласную рубашку, обнажая груди. Он провел по ним ладонями, я изогнулась от страсти, а он руками провел по контурам моего тела вниз, сжал мне бедра и резко потянул на себя.

Когда он стал тереться об меня снаружи, я ощутила резину презерватива. Посмотрев ему в лицо, я спросила:

— Как ты узнал?

Он опустился ниже, лег между моих ног, все еще прижимаясь ко мне снаружи. Почти весь свой вес он держал на собственных руках, как в положении для отжимания.

— Неужели ты думаешь, что Жан-Клод, когда сообщил про твой ardeur,забыл бы сказать, что ты не на таблетках?

— Это хорошо, — сказала я.

— Да нет, — ответил он, — вот этохорошо.

Я ощутила движение его бедер, когда он вдвинулся в меня одним мощным движением, от которого я застонала — даже вскрикнула.

Он опустил голову, глядя мне в лицо. Я лежала под ним, тяжело дыша, но, очевидно, то, что он увидел, его не обескуражило, потому что он выгнул спину и медленно, медленно извлек себя из меня, дюйм за дюймом, пока я не стала тихо постанывать. Он вышел так, что едва лишь меня касался изнутри. Поглядев вниз, я увидела, что он напряжен и готов. Он всегда обращался со мной осторожно, поскольку был немалого размера, и этот первый удар был сильнее, чем он когда-либо раньше себе позволял. Он, как Мика, заполнял меня до отказа, до той точки, где боль и наслаждение смешивались. Я увидела снова, как выгнулась у него спина, и он всадил опять. Я смотрела, смотрела, как входит в меня каждый дюйм, пока не задергалась сама, не стала извиваться под ним, цепляясь за простыни, за одеяла.

Он снова вышел, и я остановила его, упираясь рукой в живот.

— Подожди, подожди! — Мне было трудно дышать.

— Тебе не больно. Я это вижу по лицу, по глазам, по телу.

Я кое-как перевела дыхание:

— Нет, мне не больно. Мне чудесно, но ты всегда был так осторожен, даже когда я тебя просила не быть. Что переменилось?

Он глядел на меня сверху, волосы упали вокруг лица шелковой рамой.

— Я всегда боялся тебе сделать больно. Но сейчас я ощутил твоего зверя.

— Я еще не перекидывалась, Ричард, мы пока не знаем точно.

— Анита, — тихо сказал он, и я знала, что он меня упрекает. Может быть, это было действительно как с дамой, которая слишком бурно протестует, но...

— Ричард, я все еще человек. У меня еще не было перемены.

Он наклонился надо мной, щекоча волосами лицо, и поцеловал меня в щеку.

— Даже еще до первого полнолуния мы можем вынести намного больше. Перемена уже началась, Анита.

Я уперлась ему руками в грудь, отодвинула, чтобы взглянуть в лицо:

— Ты всегда сдерживался до сих пор?

— Да, — ответил он.

Я вгляделась пристальнее, увидела в этих глазах глубокую горечь и поняла, почему он так разозлился на Грегори. Он говорил, что почти жалеет, что не сделал меня настоящей лупой, а теперь видит, как я стала Нимир-Ра. Но не только в этом дело. Я глядела в эти карие глаза в раннем свете утра и знала, что он хотел одного: чтобы я была такой, каким был он, пусть он даже ненавидел это в себе, но где-то в глубине души его жило искушение сделать меня лупой по-настоящему. Иногда, в сеансе любви, когда он должен был быть так осторожен, он думал об этом не раз. Это было в его глазах, в лице. Он было отвернулся, будто мог почувствовать, что я увидела, но заставил себя глядеть на меня, в глаза. Почти с вызовом.