Вивиана попыталась воззвать к его белой стороне, но черная тигрица была невероятно голодна, изо всех сил рвалась найти чей-нибудь черный бок, чтобы об него потереться. Одинокая, ужасно одинокая. Она не пыталась вырваться наружу, как белая по побуждению Вивианы. Она нюхала воздух и издавала призывные звуки, глядя, как идет к нам Домино.

Он упал рядом со мной на колени, будто марионетка с обрезанными нитями. Просто упал на колени на белые плиты пола. И лицо его было маской гнева, страха и желания.

Он сказал задушенным голосом:

— Ты — черная королева. Настоящая черная королева.

Я протянула ему руку, он потянулся ко мне.

— Родрик, не пускай его! — завопила Вивиана.

Но было поздно. Наши пальцы соприкоснулись, черная тигрица издала звук, вырвавшийся из моего горла. Домино позволил мне притянуть себя поближе, глядел на меня, и огненного цвета глаза все еще боялись, все еще злились, но за этим ощущалось что-то намного лучшее.

— У тебя родной запах, — шепнул он, опустив лицо — не поцеловать, но потереться щекой, ртом, носом. Он втягивал и себя запах черной тигрицы, живущей во мне, как кот, валяющийся по кошачьей мяте. Только этой мятой была я, мое тело.

Я чувствовала, как хочет взять его черная тигрица. В этом желании был секс, но еще и необходимость заставить его принять форму тигра, и черная тигрица была довольна, даже счастлива просто его близостью. Я думаю, я бы могла все это утихомирить, и все было бы хорошо, но тут по залу дохнуло мощью белой королевы, как ветром от распахнутой двери в ад. Энергия Вивианы ударила нас обоих, белая тигрица во мне зарычала и поползла вперед.

— Нет!

Это я заорала. И белая тигрица застыла в нерешительности. Я посмотрела прямо в лицо Домино.

— Дай мне дозволение питаться от тебя.

— Что? — спросил он.

Белая тигрица прыгнула на черную, и они обе снова стали рвать меня на части. Я извивалась, стараясь не крикнуть, в руках Домино. Потому что если бы я крикнула, в двери ворвались бы Эдуард и Олаф.

— Моя королева, — ответил Домино. — Если может тебя напитать моя плоть или мое семя, возьми их.

Я не совсем поняла, что он сказал, но тигрицы перестали драться. Они, тяжело дыша, смотрели на него из моих глаз. Черная тигрица зарычала тихо и низко, и рычание пролилось у меня изо рта.

Несколько секунд у меня было, чтобы понять: среди тигров слово «напитать» подразумевает мясо или секс. Или то и другое. Домино дал мне разрешение отнять его жизнь. Черная тигрица это поняла, но мы с ней были согласны. Так давно мы никого не видели из наших, и она не хотела его съедать — хотела спасти. Оставить при себе.

Вивиана послала на нас еще волну силы, но мы с черной были готовы на этот раз и обе злились на белую королеву. Как она смеет вмешиваться! Права не имеет, он наш. Наш!

Злость перешла в ярость, ярость стала моим зверем, но для злости теперь было другое применение — у меня она не вызывала превращение. Я вызвала в себе то, что было вампирской силой, то, чем был ardeur, и был момент, когда он мог вылиться в секс, но не секса хотела я. Злая, рассерженная, я хотела напитать гнев. Злость Домино я ощутила на вкус там, в казино, и знала, что она близко. Мне только достаточно было бросить в него свой гнев.

И я выпустила, вылила в него ярость.

Он вскрикнул, закинул голову, и такой сильной, такой длинной была в нем ярость, что зверь его вышел этой ярости навстречу. Я притянула его к себе в поцелуе, стала питаться прикосновением его рта, судорогами его тела, прижатого ко мне. Я обнимала его, вдыхала его ярость через губы, кожу, из всего его тела. Вдыхала его злость и вливала ее в накопившуюся во мне ярость.

Я впитывала его гнев, и с гневом приходило знание. Мелькнули картины того, что вызывало в нем такую ярость. Я увидела его в детстве, одного в приемной семье, плачущего. Видела, как другие дети смеются над его волосами и цветом глаз. Видела, его, уже спасенного Вивианой, но все равно недостаточно белого. Своего — и не своего. Такого, как все — и не такого. И всегда он был не совсем своим.

Он перестал отбиваться, и все кончилось — он плакал у меня в руках. Я обнимала его, и черная тигрица притиснулась ближе — мы его обнимали вдвоем.

Надо мной неуверенно склонился Бернардо, будто хотел проверить, все ли со мной в порядке. Увидев эту неуверенность в его лице, я сказала:

— Бернардо, все в порядке.

— Глаза, — ответил он. — У тебя они горят карим и черным, как у вампира.

Я поцеловала Домино в лоб и проверила истинность его слов. Я ощущала пульс тигра, как леденец на языке. Подмывало всадить зубы в эту кожу и посмотреть, как леденец окрасится кровью. Живых вампиров не бывает, но иногда я себя чувствую чем-то вроде.

Но я не стала пробовать пищу и кровь, я чувствовала других тигров — не только того, что лежал у меня в объятиях. Ощущала я их всех. Повернула голову — и Вивиана, увидев мои глаза, испугалась, и ее страх пробудил во мне и вампира, и зверя. Страх — пища. Если кто-то тебя боится, им можно управлять — или его убить.

Я позвала к себе Криспина — не тигриной силой, а как вампир зовет своего зверя.

— Криспин, иди ко мне.

Вивиана попыталась удержать его за руку.

— Отпусти его, или я проверю, сколько мне тигров удастся сегодня призвать.

— Ты не посмеешь красть зверей у другого мастера-вампира.

— Ты хочешь сказать, как ты не посмела бы красть человека-слугу?

Я села, и Домино обвился вокруг меня, совершенно пассивный, полностью удовлетворенный.

Она его не отпустила, и я потянулась к ней, как мог бы вампир. Вампир, умеющий призывать тигров. Она отпустила Криспина так быстро, будто кожа его обожгла ей руку.

И сила Вивианы хлестнула наружу, но не к нам. К ее руке подошел Рик, открылась дальняя дверь, и появились другие белые тигры, встали рядом со своей королевой. Мне было все равно. Криспин взял меня за руку, и я сидела, держась за него, и Домино обвился вокруг талии, и это было почти идеально — как после трудного дня работы завернуться дома в любимое одеяло. Я знала, что ardeur может подразумевать и дружбу, а не только романтические чувства. В этот момент ardeur нес даже больше, чем дружбу — ощущение родственности, родного дома.

А потом я ощутила иную энергию в этом море тигриной силы. Ниточку чего-то нового, неповторимого. Я не знала, что это было, пока не вышла из тени во мне синяя тигрица, не пошла вперед.

Она была по-настоящему синяя, с черными полосами, темно-кобальтовый цвет, почти черный, но все же не полной черноты. Воистину синяя, и пахло от нее чем-то своим.

Он вышел из группы прочих, на юном лице застыло недоумение. На юном, потому что он был юн. Настолько юн, что я опомнилась, стала всплывать из глубины своего метафизического леса в душе. Настолько юн, что я поняла: то, что сделала я с Домино, его может убить.

Я уставилась на короткие синие волосы — точно как у тигрицы внутри меня. Посмотрела в его глаза, на пару оттенков синее, будто кто-то скрестил глаза Криспина с глазами Жан-Клода, и я знала, что этот