гибкая, как тростинка, завернутая в полосатую шелковисто блестевшую материю, вышагивала гордо, звеня браслетами из золота и серебра. Кожа у неё была светлее, чем у других женщин, щеки нарумянены, а блестящие черные волосы заплетены в толстую кому. Украшали её многочисленные ожерелья из стеклянных бус, какие-то мелкие разноцветные побрякушки — возможно, амулеты, — подрагивали при каждом шаге. Была она дикая, пламенноокая и по-варварски прекрасная.

Шла неторопливо, не обращая внимания на толпу, подняв голову и не сводя глаз с Мартена, стоявшего у борта в том же наряде, что и при встрече с королевой Елизаветой в Дептфорде. Издалека выделила его среди спутников и угадала, что он здесь главный. Задержалась у трапа, переброшенного с палубы на пристань, и молча глядела на него, так внимательно, словно собираясь запомнить его облик. Легкое удивление появилось на её лице, когда Ян улыбнулся ей и склонил голову, снимая соболиную шапку с пером. Красавица отвечала ему также улыбкой и приветственным жестом.

Старуха нахмурилась, приблизилась и торопливо и гневно заговорила, раз за разом указывая на корабль.

— Как тебе не стыдно, Иника! Совсем стыд потеряла! Только увидела белых чужеземцев и уже улыбаешься им как последняя негритянка. Забываешь, что ты дочка вождя! И что ты моей крови, крови Кора, как и твоя мать.

Иника нетерпеливо взмахнула левой рукой, словно прерывая этот поток слов. Раздался звон браслетов, но старуха не унималась.

— Чужеземцы! — заговорила она ещё громче, с презрением и ненавистью. — Пусть злой рок покарает чужеземцев! Хватит с нас их всех, и черных, и белых, и схожих с нами. И хуже всех-белые. Никогда от них не жди ничего хорошего. Я стара, и я-то знаю. А ты им улыбаешься, бесстыдница! Бесстыдница!

Мартен с удовольствием следил за этой сценой. Догадываясь о её смысле, любопытствовал, чем дело кончится. Но не дождался: в толпе началось движение, и со стороны частокола показалась небольшая процессия, во главе которой торопливо шагал плечистый, рослый индеец с непокрытой головой, украшенной только золотым пояском, который придерживал волосы, заплетенные в несколько косичек. На нем было нечто вроде замшевой куртки с короткими рукавами, открытой спереди, расшитой по бокам ремешками разноцветной блестящей кожи и украшенной металлическими колечками, ниже — длинная юбка с разрезами по швам от бедер до самых стоп, обутых в мастерски сплетенные мокасины.

За исключением торчавшего за поясом топорика со стальным лезвием, он был без оружия. Сопровождавший его жрец и ещё двое вельмож также были безоружны. Зато скромная свита, состоявшая из шести высоченных, подобранных по росту воинов, выглядела весьма впечатляюще в головных уборах из перьев, в шкурах кагуаров, переброшенных через левое плечо, открывавших плечи и соединенных на груди пряжками из бронзы. В руках они держали длинные щиты из узорчатой тисненой кожи и копья с пучками выкрашенных в черное и красное волос у наконечников; за поясами поблескивали каменные топорики с резными топорищами. Их лица, похожие как две капли воды, были одинаково разрисованы черными и белыми линиями и украшены одинаковыми рубцами.

Когда Мудрец с тремя спутниками взошли на трап, гвардейцы выстроились в шеренгу вдоль помоста, поставив щиты и копья на землю.

Квиче без колебаний остановился перед Мартеном.

— Здравствуй, друг, — сказал он, глядя ему прямо в глаза.

Первых три дня пребывания Мартена и экипажей кораблей в Нагуа прошли в торжествах, пиршествах и взаимных наблюдениях. Ни одна, ни другая сторона не касалась в разговорах самого важного.

Мартен велел выгрузить и сложить у ворот частокола двенадцать мушкетов, бочонок пороха и мешок пуль, сорок пил по дереву, столько же больших топоров, лопат, вил и мотыг, десять ящиков гвоздей, комплект столярных инструментов и два ящика всякой всячины, вроде игл, ниток, ножей и ножниц, стеклянных пузырьков, свечей и дешевых фонарей. Сверх того лично Мудрецу он преподнес пару пистолетов с рукоятками, выложенными перламутром и серебром, и толедский клинок с золоченым эфесом. Дары чуть поскромнее получили два индейских вельможи, оказавшиеся посланниками и одновременно близкими родственниками вождей дружественных племен, для Иники же Мартен припас штуку голубого шелка, несколько ожерелий и серебряный колокольчик, который особенно ей понравился. Наконец теща вождя получила отрез червоного атласа и кружевной воротник.

Щедрость Мартена произвела большое впечатление. Столько всего сразу, и таких ценных вещей — особенно оружия и инструментов — никто тут до той поры не видел. Даже Мудрец не мог скрыть радости, хоть и старался не подавать виду и ограничивался любезными благодарностями.

Мартен и Бельмон получили для жилья два стоявших по соседству небольших павильона, выстроенных в тени деревьев парка, окружавшего резиденцию Мудреца. Квиче устроил их удобно и даже роскошно для своих возможностей. Ян спал на низком, очень широком ложе, обитом плетенкой из кожаных ремней и выстеленном шерстяными покрывалами. На каменном полу из гладко тесаных плит лежали рыжие, пушистые шкуры пум, на стенах висели рогатые черепа оленей и антилоп кабри. Вид, открывавшийся оттуда, говорил о покое и достатке.

Внизу, прямо за площадью с глинобитными домами и складами по обе стороны, лежала пристань. У деревянного пирса “Зефир” и “Ибекс” неподвижно застыли на фоне темной реки, которая утром и вечером пылала в отблесках солнца. Противоположный правый берег казался необитаемым. Там, правда, тянулись какие-то плантации, и многочисленные пироги сновали поперек реки взад-вперед, но домов не было видно. На левом берегу, вверх и вниз по Амахе, над самой водой высились бурые деревянные дома, каждый на четырех высоких столбах, с лестницей, приставленной к входному проему, завешенному рогожей или циновкой. Их окружали плодовые деревья, а посредине между столбами бежала тенистая улица.

Вокруг поселения, среди холмистых полей, садов и пастбищ, тут и там были видны одинокие домики под высокими крышами в тени деревьев. Над домами, над огороженными плантациями, над плодовыми садами, над людьми, погруженными в свои заботы, простиралось бездонное темно-сапфировое небо, опиравшееся на непроходимые леса, замыкавшие со всех сторон горизонт. Только очень далеко на северо-западе виднелся в дымке синеватый силуэт гор.

Могло показаться, что нет никакого доступа, никакой дороги в этот безмятежный край тишины и покоя. Но всего в нескольких милях к востоку лежало неспокойное море — арена непрестанных битв, побед и поражений; море, несущее богатые дары, надежды, угрозы и гибель.

Все три дня перед заходом солнца, когда прохладный ветерок с реки умерял жару, Мудрец в сопровождении двух гвардейцев спускался к павильону Мартена. Молчаливые воины с лицами, словно отлитыми из бронзы, оставались перед входом, опершись на копья, и замирали, а вождь поднимался на несколько ступеней внутрь. Приветствовал своего белого друга и гостя, спрашивал, хорошо ли тот спал, и заводил разговор о вещах отвлеченных или маловажных. Потом в косых лучах заходящего солнца они прогуливались по террасам, среди цветущих растений, и Мартен старался поддерживать беседу, в которой произносилось столько слов только для того, чтобы скрыть невысказанные мысли.

Говорили они по-испански; Квиче научился этому языку от беглецов из Тамаулипас и Вера Крус. Они долго испытующе глядели друг на друга, и Мартен ощущал или скорее догадывался, что Мудрец старается его понять, изучить, отыскать в нем что-то, что позволит ему открыть, насколько можно доверять белому мореходу.

Потом они ненадолго расставались, чтобы снова встретиться в многолюдной компании за ужином.

Уайт и Шульц только в первый раз были званы на такой прием. Они предпочли жить и питаться на борту вместе с экипажами.

Марен признал это верным. Сам же он восседал рядом с Бельмоном, ведя беседы с послами и верховным жрецом Уатолоком при посредничестве негра-толмача, который стоял за спиной.

В конце пиршества, когда подавали тыквы с мате, появлялись женщины — Иника и Матлока. Ян обменивался несколькими вежливыми фразами с каждой из них. Иника говорила по — испански лучше, чем отец; её бабка не понимала ни слова. Они сидели с гостями, пили мате и уходили раньше, чем Мудрец вставал, чтобы распрощаться и пожелать всем доброй ночи.

Два дня Мартен их видел только за ужином и только вместе. Но на третий день утром, спускаясь к реке, встретил Инику одну на нижней террасе, возле ворот в частоколе. Ему показалось, что встреча была не