упало. Повернулся и к лесу. Тут чувствуем — все, отпустило, слава тебе Господи. Зашевелились люди, а что делать, не знают.

— А Настасья ту вещицу подняла. Глядит, а это кошель, полный ассигнациев! Сколько было, не знаю, и никто не знает. Сразу-то не сочла, а ночью ее барин наш вместе с деньгами и умыкнул…

Зиновий достал трубку, кожаный кисет и стал набивать ее.

— Ну а дальше?! Дальше, дедушка?! — нетерпеливо потеребила его за рукав Мария.

Старик хитро прищурился.

— Сейчас. Не торопи. Закурю вот и дальше будет.

Он попыхтел, раскуривая трубку, и продолжил рассказ.

— Что дальше… Дальше, как бывает: деньги отнял, Настасью у себя жить оставил. Знал, подлюка, что в народе поверье есть: будто у бабы, которой медведь свое почтение окажет, дитя должно народиться необыкновенное — великий человек. А метит он только самых красивых и чистых девок. Вот барин и захотел спытать, правда ли. Только никто у него не родился. На третью ночь сбежала Настасья. Потом замуж вышла за Ваньку Кузнецова из Никольского, у них вот то дитя и родилось — сын. Красным командиром был. Потом в Сибирь уехал города строить. Большим человеком стал. Памятник, говорят, ему поставили где-то… — Старик прищурился вдаль, потом качнул головой. — Нет, не вспомню где. А барин вскоре помер от дурной болезни. Народ говорил: медведь наказал.

— И ты видел его, дедушка, на самом деле? — с мягкой улыбкой спросила Мария и погладила Зиновия по высохшей руке, как бы прося извинение за свое недоверие.

— Видел, — качнул головой старик.

— Ведь сейчас ракеты в космос летают, люди на Луне были, человеку чужое сердце пришили…

— Ну и пусть себе. ЕМУ это не мешает. Он в лесу живет. В мире много места. А ты иди, иди, дочка. Сегодня в аккурат его день. Володька твой тебя уж обыскался.

— Но почему же, дедушка, о нем никто ничего не знает?

— А мало ли, о чем люди не знают и знать не хотят! А почему у свиньи морда ниже плеч?! Потому что она в земле роется, а в небо не глядит! Поняла?!

Мария кивнула, глядя в потемневшую дорожную пыль, горькие складочки легли вокруг ее рта и глаз.

— Иди, иди. В жизни с человеком всякое случается. Главное, чтобы он в душе чист остался. — Старик поднялся и побрел прочь.

Мария, опустив голову, сложив руки меж колен, осталась сидеть на месте. Зиновиева сказка задела что-то в душе, заставила вспоминать.

Она шла по коридору. Теперь она, наконец, была одна. Впервые с восьми часов утра. Ее не дергали за рукава, не кричали раздраженно: девушка, девушка. Не ощупывали взглядами мужчины. Она была одна — бледная, усталая. Ступени гулко отзывались под каблуками. Поднявшись на свой третий этаж «хрущобы», Мария, задыхаясь, прислонилась к двери. Оставалось совсем немного, и тогда все. Все до завтрашней смены. Мария достала ключ, сунула его в скважину замка, повернула, толкнула дверь, вошла. Ключ сразу в сумку, чтобы не забыть. Захлопнула дверь.

Старуха-хозяйка как обычно высунула нос из своей комнаты, глянула Марии в лицо, ощупала взглядом сумки и, не ответив на приветствие, скрылась.

Мария прошла к себе. Нащупав выключатель, зажгла свет. Это ее дом. Вот эта пятнадцатиметровая комната. Ради нее она собрала чемодан и приехала сюда? Об этом мечтала? О вечно журчащей в туалете воде, о каплях — бим, бим о чугунную обитую мойку — роняемых старым краном на кухне, о выцветших, покоробившихся обоях в масляных пятнах и точках — следах выведенных клопиных гнездовий? Об этом она мечтала, когда ей было шестнадцать? Для этого выросла красивой, выросла нежной, желанной?..

Как трудно ходить по этой комнате. Она вся засыпана черепками: полгода назад их было по щиколотку, сегодня — уже по колено. Они невидимы: рассыпавшиеся в прах мечты, разбитые надежды, рухнувшие арки радуг.

Сорок пять рублей в месяц хромой одинокой старухе, похожей как две капли воды на это жилище, которое она сдавала Марии. Здесь Мария плакала иногда, тихо, неслышно, про себя, глубокой ночью. Или просто лежала с сухими глазами, бесчувственная и безразличная ко всему. И размышляла: скоро ли она постареет и на кого будет тогда похожа?

Мария глянула в мутное зеркало на стене. Нет, не скоро. Но это все-таки произойдет, и не с кем будет связать красоту и молодость, разве что с этими черепками под ногами.

Мария села на стул и сбросила туфли. О, какое блаженство! Сунула ноги в стоптанные шлепанцы и продолжала сидеть с бессильно повисшими руками. Рядом на столе лежал конверт с надписанным адресом, готовый к отправке. А подле — листик бумаги, на котором было всего три слова: «Дорогая мама! Я…» — и больше ничего.

Закончить письмо нетрудно — она написала много таких писем. «У меня все хорошо. Спектакль, в котором я играю, имеет большой успех, на него очень трудно достать билеты, люди по ночам дежурят возле кассы, чтобы утром купить их. Спектакль называется… — Она может выбрать какое угодно название из газеты. — Роль у меня маленькая, без слов, но в следующем сезоне обещают дать со словами. А сейчас я немножко танцую и пою. Так что, видишь, мама, беспокоиться не о чем, все идет хорошо. О деньгах тоже не волнуйся, видишь, я даже вам могу немного посылать. Больше трудно — жизнь в городе дорогая, а артистке надо очень следить за собой, на это уходит много. Вот дадут хорошую роль, буду присылать больше».

Так она писала из раза в раз, чуть-чуть иначе, вставляя какую-нибудь выдуманную новость. Мария могла кончить это письмо с закрытыми глазами. Может быть, она допишет его завтра с утра. Придется. Оно лежит на столе уже три дня. Но не сегодня. Иногда человек устает настолько, что не может лгать.

Мария поднялась со стула и пошла на кухню. Чиркнула спичкой, зажгла конфорку — несколько мгновений смотрела на голубой венчик пламени, потом поставила на плиту чайник. Достала из сумки свертки с колбасой, сыром, бутылку кефира, пару сладких творожных сырков, батон хлеба, и села на табурет, облокотись о стол.

Сейчас она поужинает и ляжет спать. Утром доделает то, что не в силах была доделать вечером, и на работу. И так изо дня в день…

Разве об этом она мечтала, когда ей было шестнадцать? Для этого выросла красивой, нежной, желанной?

Мария вспомнила единственное письмо Владимира. Оно пришло невовремя: тогда она была счастлива, у нее был любимый, и впереди ее ждало счастье на всю жизнь. Если бы письмо пришло позже, когда у нее уже не осталось ничего, она бы вернулась в деревню сразу же, незамедлительно. А так возвращение затянулось на долгих четыре года.