вопросов и мягко одергивала Штефана, когда, приникнув к окну, тот живо делился с Джилл своими впечатлениями: «Смотри, смотри, лошади! А козы-то, козы! Сколько их!»

Мальчик говорил по-английски, и казалось, что офицер не понимает его, хотя по его бесстрастному лицу ничего нельзя было определить точно. Отъехав от лагеря, он не проронил ни слова. И полагая, что эсэсовец недоволен, Маренн терпеливо усаживала сына на место и тихо выговаривала ему, чтобы он не шумел. Хотя сама с радостью наблюдала, как оживились ее дети, впервые за долгое время увидев цветной мир, мелькающий за окнами машины, но которому они так соскучились в серой лагерной обыденности: у них заблестели глаза, они смеялись. Господи! За что им все это!?

Пролетали, сменяясь, пейзажи — вокруг шла своим чередом простая, мирная жизнь. Когда въехали за ворота большой усадьбы, располагающейся на берегу лесного озера, Маренн даже не могла себе представить, где это находится.

Машина затормозила. Сопровождавший их офицер СС впервые обратился к Маренн, предлагая ей выйти, и даже подал руку. Затем он поднял на руки Джилл, которой каждый шаг давался с трудом. Когда эсэсовец наклонился к ней, девочка сжалась в комок, а Маренн испугалась: с какой стати офицер подает руку женщине, находящейся в заключении, и оказывает помощь ее обессилевшему от голода ребенку?! Она привыкла к другому отношению в лагере со стороны Вагена и его охранников.

«Однако надо отметить — они умеют быть любезными, если захотят». Только зачем им это нужно? К чему? И не боится запачкаться или заразиться. Маренн чувствовала себя сковано, хотя немного лучше, чем Джилл. Штефан же, напротив, сразу ощутил себя вольготно и привольно. Выскользнув из машины, он сразу же направился к озеру, у берега которого плавали утки. Присев на корточки, начал бросать камушки, пугая их.

Маренн замерла: сейчас эсэсовец остановит его, достанет пистолет, и приготовилась броситься вперед, чтобы защитить сына собой, но вот удивление — офицер как будто не заметил, какую вольность позволяет себе мальчик в тюремной робе.

Вокруг озера поднимался густой, старинный лес, но территория, похоже, была ограждена и хорошо охранялась. «Существует, наверняка же, какая-то сигнализация Иначе отчего тогда этот странно вежливый офицер так спокоен, что Штефан не убежит?»

Молодой эсэсовец перенес Джилл, застывшую от страха и изумления у него на руках, в гостиную и усадил на диван.

Все еще пребывая в недоумении, Маренн последовала за ними. Проходя, она огляделась.

Их привезли в старинный дом, с высоким крыльцом и башенками в готическом стиле, украшенными резьбой. Комнаты, по которым прошла Маренн, были изящно обставлены дорогой мебелью. На стенах висели картины, на полу стелились мягкие ковры, в которых утопали ее грязные босые ноги. Повсюду виднелись хрусталь, фарфор, позолоченные канделябры… Где она находится? Что за сон?

На второй этаж вела винтовая лестница красного дерева. Во всю стену гостиной расположился большой камин. Он уже был затоплен. Веселое пламя игриво плясало, охватив аккуратные березовые поленья, потрескивавшие и шуршащие корой. Горка поленьев сложена рядом с камином. Прямо над камином, на стене из отполированного кирпича, красовались охотничьи трофеи: рога оленей, чучело головы медведя. Медвежья шкура покоилась на диване.

Все вокруг согревало теплом и уютом, как дома. Вбежал Штефан с улицы, остановился как завороженный, тоже осматривая помещение. Маренн подошла и взяла его за руку… Эсэсовец подбросил поленьев в огонь и, обернувшись к Маренн, сказал:

— Вы можете располагаться здесь, фрау. В доме никого нет, вы одни. Все в Вашем распоряжении: в ванной набрана вода, шампуни, мыло — все на месте. На кухне — обед. Вы можете разогреть его или приготовить что-то на Ваш вкус. Я полагаю, Вы врач, и Вы прекрасно осведомлены обо всех мерах предосторожности в этом плане, в первую очередь это касается Ваших детей. На втором этаже — спальни. Там Вы можете отдохнуть, выспаться. В ближайшее время Вас никто не будет беспокоить. В гардеробе — одежда. Вы можете одеться сами и одеть Ваших детей. Это — он указал на ее тюремное одеяние, бросьте в кладовую, потом заберут. Что еще? Гуляйте, дышите воздухом — все к Вашим услугам. Одно предупреждение: за ворота не выходить. Территория охраняется.

— Где я нахожусь? — спросила Маренн встревоженно.

— В одном приятном доме, — ответил офицер уклончиво с едва заметной улыбкой, скользнувшей по губам.

— Скажите, — все же она решилась задать этот вопрос. — Отчего такая перемена? Что Вы хотите от меня за все это? Скажите мне сразу, быть может, я откажусь.

— Отказываться сейчас по крайней мере глупо фрау, — спокойно ответил он, — пользуйтесь случаем, это поддержит Ваших детей. А отказаться или согласиться вам еще предоставится возможность, и очень скоро, не сомневайтесь. Большего я не уполномочен Вам сообщить. Вы все узнаете сами.

— Мое дело пересмотрели? — выразила она догадку.

— Отчасти, да, — он все так же не говорил прямо. — Кстати, чуть не забыл, лекарства, необходимые Вашей дочери, а также, возможно, Вашему сыну и Вам — в аптечке на кухне. Всего доброго, — офицер склонил голову, давая понять, что разговор окончен и миссия его исчерпана.

Затем вышел из гостиной, шаги его прозвучали на крыльце. Маренн слышала, как отъехала машина. И… наступила тишина.

Маренн терялась в догадках и оттого не могла чувствовать себя спокойной. Конечно, ее радовало, что она может воспользоваться передышкой, поддержать своих детей. Но чем ей предстоит заплатить за поблажку? Что они от нее хотят? Что означает загадочная фраза: «Дело отчасти пересмотрели»? От какой части? И что предполагается дальше?

Если ее дело доследовано и ее признали невиновной, то почему же ее не отпускают? Она невиновна, ее оклеветали и, если это доказано, ее обязаны освободить! Так полагала для себя Маренн. Существует только одно противопоставление: виновна или нет, какие тут могут быть «средние» или «промежуточные» варианты? Какую службу представляет этот не знакомый ей офицер? Он из гестапо? Если из гестапо, то наверняка из весьма высоких сфер. Он хорошо воспитан, вежлив, должно быть, имеет образование. На низшем уровне следователи, вроде того, что вел ее дело в районном отделении берлинского гестапо, вечно заваленные текучкой, — они и проще, и примитивнее. А может быть, он из службы, о которой ей говорил оберштурмбаннфюрер из Берлина, приезжавший как-то с инспекцией в лагерь? Именно с его визита стали происходить совершенно непонятные события.

Взять хотя бы недавний «смотр», когда Габель беспорядочно гонял заключенных из бараков на плац и обратно. Похоже, комендант сам не знал, что ему нужно, а потом подозвал Маренн к себе и начал беседовать с ней… о какой-то чепухе под окнами комендатуры, чего никогда не делал прежде. Притом все время оглядывался на окна. Он, казалось, вот-вот подскочит, как на иголках.

За Габелем наблюдали — она догадалась. Но кто наблюдал за ним? Возвращаясь в барак, она увидела на крыльце комендатуры все того же оберштурмбаннфюрера из Берлина и с ним еще какого-то офицера, похоже, тоже в высоких чинах. Не им ли Габель демонстрировал свою пленницу? А зачем? Ведь оберштурмбаннфюрер в предшествующий свой приезд имел возможность насмотреться на нее вдосталь и даже пообщаться. Зачем он приезжал во второй раз? И еще привез кого-то с собой? Чего они все хотят? Сделать ее любовницей? Но для этого не надо идти на столь существенные расходы: шампуни, обеды, спальни в богатом, элегантном доме. Все можно было сделать в лагере. Габель бы прекрасно все организовал. Да он и подготовил комнату: как же, чистое белье постелил. Но обер штурмбаннфюрер отказался. А теперь решил наверстать упущенное? Ему недостает берлинских шлюх? Хочется «экзотики»? А может быть, это его дом? И он решил поразвлечься с размахом? Какое-то не немецкое транжирство. В таком случае, конечно, шампуни, спальни и вечерние туалеты, которые она обнаружила в гардеробе помимо повседневной одежды, приобретают весьма определенное предназначение.

Тогда при чем здесь дело? Чтобы просто переспать с заключенной или даже сделать ее временной любовницей—для этого не надо ворошить архивы гестапо и брать на себя излишние хлопоты, отнюдь не из приятных — доследовать и пересматривать дело. А вдруг… Ее осенило: вдруг он что-то узнал о ней, из ее прежней жизни? Ведь удивили же его сведения, которые она сообщила о себе в разговоре в лагере. Удивили и заинтересовали — она заметила. Вдруг он навел справки. И? И что теперь? Что он намеревается