маленький носик.

Поэтому, когда принесли записку от его старого друга Девеллина с предложением встретиться в полдень в «Уайтсе», он почти почувствовал облегчение. Это было то, что нужно. Ему необходимо проветриться, а Дев всегда готов помочь приятелю со вкусом провести время. После нескольких часов в его компании Аласдэр, возможно, сможет придумать что-нибудь еще, чтобы развлечься. Может быть, он сможет побороть недавно появившееся отвращение к занятиям сексом и проведет несколько часов между идеальными, молочно-белыми ляжками Инги Карлссон. Это поможет ему выбросить из головы мисс Гамильтон.

Он вызвал Эттрика и позволил камердинеру помочь ему принять ванну и одеться, сохраняя угрюмое молчание. Когда наконец, к удовлетворению Эттрика, был завязан галстук Аласдэр отступил и изучающе посмотрел на себя в зеркало.

— Старина, я прошу прощения за прошлую ночь, — невозмутимо произнес он. — Я слишком нагрузился и смутно помню, что вел себя не лучшим образом.

Эттрик сдержанно улыбнулся.

— Вы всеми силами противились тому, чтобы вас внесли в дом, — признал он. — После чего вы не пожелали раздеться. А также лечь в кровать. И потребовали виски. В двух словах — проблем было множество.

Аласдэр положил руку на плечо Эттрика и еще раз извинился, после чего быстро спустился по лестнице и вышел на дневной свет. «Проблем было множество!» Как это слабо сказано. А самая непреодолимая проблема — Эсме. Вот почему он был в ярости. Даже ссора из-за Сорчи — опять Эсме.

Он все еще не мог простить себе того, как он вчера повел себя. Он не утруждал себя соблюдением очень многих норм поведения, но правило «не заводить шашни со служанками» всегда присутствовало в списке запретов. К тому же она была не совсем служанкой. Нет. Хуже того. Она была молодой леди благородного происхождения. Она была сестрой его дочери. И это он упросил ее остаться, хотя и знал, что она очень молода и неопытна.

Только по этой причине он заслуживал расстрела. Тем временем, собравшись переходить Принсез-стрит, Аласдэр оказался в опасной близости от почтовой кареты. Лошади повернули, упряжь зазвенела, по мостовой тяжело зацокали копыта. Кучер на козлах дунул в свой рожок. Пассажиры презрительно поглядывали на него сверху вниз, пока карета не повернула за угол.

Боже! Аласдэр отступил на тротуар и вытащил носовой платок. Его бросило в пот. Он, мистер — Само Хладнокровие, привык думать, что предстанет перед Творцом не иначе, как скончавшись от пули, выпущенной из дуэльного пистолета рукой пьяного мужа, а не так унизительно — под колесами почтовой кареты. Все это навело его на другую мучительную ель Сорча. Хочет он того или нет, он несет ответственность за малышку. Что бы ждало ребенка, если бы он сейчас лежал на мостовой, испустив дух?

У нее остались бы привязанность ее милой сестры, выданные им триста фунтов, та безобразная кукла, с которой она стаскивала платье, и почти ничего больше. Если его не станет, Эсме не сможет доказать, что Сорча его дочь — она и сейчас не в состоянии доказать это, пока он жив. У незаконных детей нет прав, если они не подтверждены бумагами.

Изменить это можно единственно с помощью одетого в черное солиситора с крючковатым носом и стопки бумаг, заполненных витиеватыми фразами, которые ему придется читать и подписывать, но в которых он никогда не будет в состоянии полностью разобраться. И эта счастливая мысль явилась последним гвоздем, забитым в гроб того, что обещало стать прекрасным днем; исчезли также проблески интереса к ляжкам Инги и другим подробностям ее анатомии.

Аласдэр горестно вздохнул, засунул платок в карман и поспешил в «Уайте». Оказавшись в пустой кофейной комнате, Аласдэр странным образом успокоился, увидев за столиком у окон своего дорогого друга. Маркиз Девеллин, однако, был не совсем в здравии. Что не имело значения. Некоторые из наиболее ценных советов он дал, будучи в состоянии полусна или мертвецки пьяным.

В течение многих лет ходили слухи о выдворении Девеллина из «Уайтса», но его отец был герцогом — и герцогом влиятельным, — поэтому никто не смел настаивать на этом. Аласдэр хорошо понимал обе стороны. Маркиз, несомненно, был немножко грубоват. Сейчас он откинулся в кресле так, что оно стояло только на задних ножках, свои же ноги маркиз положил на стол, небрежно скрестив в лодыжках. Его голова была откинута назад, челюсть отвисла, из глубины горла вырывались хрюкающие звуки, как будто свинья давилась, пожирая огрызки яблок.

Аласдэр огляделся, увидел, что в комнате больше никого нет, и с силой ударил по днищу стола кулаком. Пятки Девеллина подпрыгнули на добрый дюйм от поверхности столешницы. Он мгновенно проснулся, разразившись бранью, кресло под ним со скрежетом проползло вперед и встало на все ножки.

— Это ты? — наконец сумел произнести он, когда его глаза полностью вернули себе способность видеть. — Ищешь неприятностей?

— Да ну, ты помнишь, как любила говорить Старушка Макгрегор: «Шумное веселье ищет плохую компанию».

— К черту Старушку Макгрегор! — пробурчал Девеллин. — Который час?

— Половина первого. Когда ты отключился? Девеллин попытался протереть налитые кровью глаза.

— Не помню.

Наконец появился официант. Аласдэр попросил его поторопиться. По Девеллину было видно, что ему требуется целый кофейник.

— У меня потрясающие новости, — объявил Аласдэр маркизу.

— Меня нельзя потрясти, — возразил Девеллин. — Ктому же это не новости. Прошлым вечером обедал с Куином. Он наговорил мне какую-то чушь о том, что цыганка предсказала вам всем троим множество напастей.

— Да, и мою напасть зовут Сорча, — признался Аласдэр. Или Эсме, добавил он про себя — как на это взглянуть.

— Слышал, — сказал маркиз. — Что ты собираешься делать?

Аласдэр нахмурился.

— Выполнять свои обязанности, — отвечал он, — как бы это ни огорчало моего ох-какого-замечательного братца.

Девеллин пожал плечами.

— Пошли своего замечательного братца подальше и делай то, что сочтешь нужным. — Он широко зевнул. — Малышка хорошенькая?

Аласдэр медленно кивнул.

— Очень, — признал он. — Но в сдержанном, благородном стиле.

Девеллин посмотрел на него с недоумением.

— Вот не знал, что двухлетние дети бывают сдержанными — благородно или еще как-нибудь.

Аласдэр почувствовал, что краснеет.

— Ты о Сорче? — пробормотал он. — Да, она хорошенькая, как персик. Я думал… Я думал, ты спрашиваешь о ее сестре.

— Сестра! — Девеллин захихикал. — Я думал, она настоящая мегера!

Аласдэр решил, что пора сменить тему:

— Где сейчас Сидони?

— Ох, мне пришлось срочно приехать по делу, — сказал он. — Теперь в моем фаэтоне ее укачивает, поэтому на следующей неделе она приедет в мамином ландо. Они сейчас в Стоунлее с Томасом и двумя тюками пряжи. Мама учит Сид вязать!

— Боже милостивый! — Пресловутый Черный Ангел, бич вечернего Лондона, теперь превратилась в примерную жену? Аласдэру захотелось сказать что-нибудь приятное. — Томасу это должно понравиться — нитки, я имею в виду.

Маркиз завращал глазами.

— Боюсь, этот кот всех терроризирует. На лужайке и в саду шагу нельзя ступить, чтобы под ногой не оказался дохлый грызун или другая мелкая тварь. Кроты, полевки, крысы и того хуже. Иногда он притаскивает их к парадной двери. Фентон как-то упал, споткнувшись о такую тварь. Потом он стонал всю дорогу в Брайтон.

Фентона, камердинера Дева, отличали нервозность и слабый желудок, но он, как никто, умел завязывать галстуки. У Аласдэра давно возникали мысли, что хорошо бы переманить его, но чувство чести не позволяло. Мужчина может спать с чужой женой и нарушать предписания общества, но переманивать камердинера считалось дурным тоном и не прощалось. Фентону тоже досталось бы в его окружении.

В это время лакей принес кофе. Аласдэр помешал свой, и ему вспомнилось, как он проделывал это вчерашним утром и что случилось дальше. Нет, так не годится. Ему следует перестать думать о мисс Гамильтон вообще и, в частности, о том, какая у нее маленькая, круглая и пухлая попка, которую он ощутил под своей жадной рукой. И какой вкус у ее губ, сладкий и мягкий…

— Сахар?

Аласдэр уставился через стол. Девеллин подтолкнул к нему сахарницу.

— Сахар? Или не надо?

Аласдэр отрицательно покачал головой.

— Нет, спасибо, — наконец ответил он. — Надеюсь, Сидони чувствует себя хорошо?

Девеллин повесил голову.

— Не очень, — сказал он. — Каждое утро она висит над умывальником и оставляет там весь свой завтрак. Аласдэр, это ужасно. Это ужасней ужасного.

Аласдэр пожал плечами.

— Так уж оно устроено, Дев.

— А я должен на все это смотреть? — Его лицо внезапно мучительно искривилось. — Смотреть и знать, что все это наделал я. Смотреть и знать, что худшее еще впереди. А когда все худшее останется позади, я все равно не смогу удержать в брюках свой петушок. И вскоре мы окажемся там, с чего начинали.

Аласдэр поднял одну бровь.

— Спасибо, что поделился со мной этой ободряющей мыслью.

Но Девеллин не слушал его.

— Аласдэр, — сказал он, подавшись к собеседнику, — я не уверен, что смогу все это выдерживать еще шесть месяцев.

Девеллин, обычно не более чувствительный, чем ломовая лошадь, был совершенно уничтожен беременностью жены. Его состояние передалось Аласдэру, которому тоже стало не по себе. Он думал о загадочной леди Ачанолт, о том, что ей пришлось вынести. Когда бедная женщина рожала, отца ее ребенка не было рядом. Не было рядом ни мужа, ни даже любовника, с которым она могла бы разделить свои страхи или радость, — если допустить, что ей было