возвращаться, пока меня не хватились, а мы еще ни о чем не договорились…

Медленно, неохотно Грациан опустил голову. Стиснутые челюсти понемногу разжались. Гарбо шепотом пробормотал какие-то извинения… Когда же Месьор вновь посмотрел на графиню — его было не узнать. На лице играла приветливая улыбка, глаза смотрели почти весело.

— Прошу простить, матушка, что тебе. пришлось стать свидетелем этой сцены. Я что-то совсем одичал в последнее время… Но нам, и правда, пора поговорить о делах. Гарбо. Поведай графине, чего ты хочешь от нее.

— О, да, — оживилась женщина. — Грациан сказал мне только, что я должна сыграть какую-то роль, чтобы выручить тебя из беды. Я не уверена, что смогу… все-таки уже столько лет я ни с кем, кроме слуг, не общаюсь… но мой долг — помочь сыну Паллия. Я сделаю все, что в моих силах.

— Графиня! — Гарбо рассыпался в благодарностях. — В нашем плане нет ничего сложного — однако кроме вас никто не сумеет справиться с этой ролью. Вы должны будете изобразить знатную аквилонку, которая оказалась в Коршене проездом. И здесь у нее внезапно случились денежные затруднения. Поэтому она хочет продать кое-что из своих украшений. Самоцветы и жемчуг. Но поскольку в городе она не знает никого, то вынуждена обратиться за советом к хозяину постоялого двора.

— О, так мне придется жить там?

— Два или три дня, не более, матушка. Ты сможешь на это время сказаться больной во дворце?

Женщина пренебрежительно усмехнулась.

— Лучше на меня нападет очередной приступ набожности. Я запрусь у себя, дабы молиться Митре за грехи своего рода. Они уже знают, что в такие дни меня лучше не беспокоить!.. — По губам ее скользнула лукавая улыбка, и на миг эта величественная женщина сделалась похожа на ту шкодливую девчонку, какой была когда-то…

— Вот и отлично. За наши грехи стоит помолиться, — серьезно кивнул Грациан. — Что касается хозяина «Золотого быка» — то он не преминет доложить кому следует. И можешь быть уверена, что покупатель появится очень скоро.

— Если вам самой предложат отправиться куда-то на встречу — отказывайтесь наотрез, — добавил Гарбо. — Тусцелла должен прийти к вам сам. Настаивайте на этом.

— А если он пришлет кого-то из подручных? — Графиня, похоже, уже вовсю включилась в игру, и это неожиданное приключение искренне забавляло ее. Еще бы — после стольких лет затворничества!

— Несомненно, сперва он именно так и сделает. Но ты покажешь его человеку камни такой изумительной красоты, что Тусцелла обязательно пожелает взглянуть на них сам, прежде чем покупать. Он помешан на драгоценностях!

— Верно ли я поняла… — Графиня устремила проницательный взор на сына, — что ты имеешь в виду ожерелье, оставшееся мне от отца? — В голосе ее звучал неподдельный ужас. Но Грациана это, похоже, ничуть не смутило.

— Это всего лишь камни, мама. Стекляшки — пусть они и стоят целое состояние. Но разве они купили тебе счастье? Разве они стоят нескольких минут веселья? Полнокровной жизни?

Графиня рассмеялась.

— О, да. Ты прав, сын своего отца! Ты прав. И я сделаю это! Но… — вновь засомневалась она, — А не попытается ли этот ваш Тусцелла попросту украсть ожерелье? Подошлет своих разбойников, и… — она сделала выразительный жест рукой у горла. — Видите, мальчики, даже до несчастной затворницы дошла репутация этого злодея — а ведь он истинный негодяй, и ни перед чем не остановится!

Грациан кивнул. Он не собирался обманывать мать, преуменьшая опасность: слишком высоко ценил ее, чтобы опускаться до утешительной лжи.

— Скорее всего, он именно так бы и поступил — если бы ему дали время. Но сперва ему придется все же выбраться из своей норы, чтобы полюбоваться на твои сокровища. Он же должен решить, стоит ли игра свеч! А нам этого будет достаточно. Ты же, как только встретишься с ним, — немедленно возвращайся во дворец. Не смей рисковать собой!

Неожиданно графиня засмеялась.

— Что такое, матушка?

— Да вот я подумала, какая все же это удача для вас, что меня столько лет не видели в городе, что все давным-давно забыли, как я выгляжу. И что бы вы делали в другом случае?!

Вместо ответа Гарбо, поднявшись с места, вновь припал к руке графини.

— Моя госпожа, если бы не вы, нас всех бы не было здесь сейчас…

Грациан с усмешкой прикрыл веки.

— И самое забавное, что это не лесть, а чистая правда. Матушка, я преклоняюсь перед тобой!

…Когда графиня ушла, Гарбо обратился к двоюродному брату:

— Послушай, прости, если я дерзок и лезу не в свое дело, однако я все же член семьи… затворничество графини давно сделалось притчей во языцех, говорят, она уже десять лет не отпирает двери своих покоев ни мужу, ни даже детям… отчего это так? И почему она все же согласилась пуститься с нами в эту авантюру? Я до сих пор не могу поверить…

Но если он и рассчитывал на откровенность, то был разочарован. Лицо Грациана вновь обратилось в каменную маску, и после недолгих раздумий он ответил лишь одно:

— Мне неведомо, что движет матерью, и почему она делает то, что делает. Через пару седьмиц она может не пустить на порог и меня самого — собственно, такое случалось уже не раз, — не говоря уже о тебе. Лаварро что-то знает об этом — спроси его, если посмеешь. Что касается моих сводных сестер и братьев, они считают ее сумасшедшей. Решай сам

— Но ты? Ты-то что думаешь об этом?

— Я? — Грациан недоуменно передернул плечами, словно ему докучали вопросом, ответ на который был самоочевиден. — О, разумеется, она безумна. Но пусть это тебя не смущает. Разве не таковы же и все мы?!

Следующий день выдался хлопотным для Конана-киммерийца, однако он не сетовал на усталость, а, напротив, словно даже воспрянул духом после утомительной и бесплодной поездки в Немедию: сейчас он словно вернулся на пять лет назад, когда был удачливым и бесшабашным шадизарским вором, не признающим иных законов, кроме собственных прихотей, превыше всего ценящим отчаянную удаль и капризную удачу. Казалось бы, не так уж много времени прошло с той поры, но Конан здорово изменился. О, он все так же готов был пуститься в самые рискованные авантюры, соблазненный призраком богатства, или даже из чистого молодечества, не слишком заботясь о выгоде; он по-прежнему любил жарких красоток, и те платили ненасытному варвару взаимностью; его кутежи и загулы все так же делались легендой, где бы ни оказался этот достойный сын Крома… однако годы и дороги добавили шальному бродяге мудрости и рассудительности, научили не лезть на рожон и не подставлять попусту под удар свою буйную головушку.

Вот почему, сговорившись о деле с Гарбо, Конан не бросился тут же искать себе подельщиков, с кем взять штурмом убежище Тусцеллы, и не затаился в ожидании ночи, чтобы тайком пробраться в дом и похитить статуэтку… Нет, он решил сперва отправиться туда просто так, на прогулку, чтобы при свете дня без помех определить, с чем имеет дело — а там уже определить наилучший план действий.

Оказалось, не зря.

Когда Гарбо говорил, что Стервятник превратил свое убежище в крепость, киммериец пропустил его слова мимо ушей. Не раз и не два доводилось ему уже слышать подобные речи, но на поверку всегда оказывалось что произносил их человек, совершенно несведущий в том, какое множество разнообразнейших способов существует, чтобы достичь цели. Зато Конан все эти способы знал отлично! Что всякий раз и демонстрировал изумленным компаньонам.

Однако на сей раз готов был спасовать и он. Потолкавшись по округе битый день, он не сумел отыскать ни единой лазейки и теперь вполне понимал, почему Гарбо сам не взялся за дело, а пришел к нему на поклон.

Тусцелла построил свое жилище в небогатом торговом районе, носившем странное название Поясок. С этим была связана какая-то древняя городская легенда — но даже из местных жителей мало кто сумел бы припомнить ее с точностью. Однако название зацепилось… Улочки Пояска были узкие — едва-едва двум