— С которым из трех? Я знаю двух мексиканцев и одного свихнутого белого из Луизианы с такой кличкой.

— Я про белого голодранца, Сэма — не помню как дальше. На днях он сюда заглядывал. Сидит на игле и ворует. У него здоровенная пушка, такой полуавтоматический обрубок, бьет неточно, зато скорострельность будь здоров…

— Знаю я эту дрянь.

— Он и говорит: если ему впаяют пожизненное даже за воровство с прилавков, то лучше уж огрести то же самое за грабеж банков и истребление копов! Видишь, какое получилось перевоспитание: взяли воришку и превратили его в отморозка. Обожаю весь этот долбаный хаос! — закончил Видал.

— А ты? Сколько ходок у тебя самого?

Видал покачал головой и сложил из пальцев нолик.

— Где ты остановился?

Трой покачал головой — нигде.

— Но хоть крыша над головой есть?

— Своего угла нет, но крыша есть. Я еду на север, к Верзиле Дизелю Карсону.

— К боксеру?

— Да.

— Слушай, я ведь помню тот бой в нижнем дворе в «День поединков». Он дрался с черномазым, Прожектором Джонсоном кажется.

Трой покивал, и Видал зашелся от хохота. В дверь легонько постучали. На телемониторе появился Тути в сопровождении официантки Делии с подносом. Видал нажал кнопку, Тути открыл дверь. Делия поставила на стол поднос с напитками.

— Что кому? — спросила она.

— Мне бурбон, — сказал Трой.

Чтобы поставить перед ним стакан, ей пришлось наклониться. Видал залюбовался ее ягодицами.

— Красота! — Он причмокнул. — Как бы не заработать сердечный припадок! — Он шутя схватился за сердце. Тути засмеялся, Трой улыбнулся, глядя официантке в глаза. Ему казалось, что он читает в них безмолвный призыв.

— Ах, Делия, Делия, детка… — пробормотал Видал.

Она повернулась и насмешливо покачала головой.

— Прекрати, Видал. Мы ведь с Читой подруги.

Он вскинул руки.

— Как же мне быть? Что бы ты сделал на моем месте? — обратился он к Трою.

— Не знаю… Но хорошо тебя понимаю.

— Все, ухожу! — пропела Делия. Но, исчезая за дверью, она подмигнула одному Трою. Если это не приглашение, ему придется показаться психиатру.

— Кстати, Трой, — обратился к нему Тути, — она про тебя спрашивала. Паршивка тобой заинтересовалась.

— Могу себе представить, какое у нее ладное, смуглое тело!

— У нее tres. — И Видал показал три пальца, имея в виду троих детей.

— Черт, я думал, всего двое! — огорчился Трой.

— Я решил тебя предупредить.

Трой усмехнулся и подмигнул. Пусть Видал гадает, что он имеет в виду.

— А Джимми Бака? — вспомнил Трой. — Ты виделся с ним с тех пор, как он добился оправдания в деле об убийстве?

— Виделся. У него рак печени.

У Троя упало сердце. Джимми Бака! Таких крутых, как он, Трой не встречал — а ведь он знавал самых крутых парней во всей Америке. С Джимми не мог сравниться ни один из них. Все люди смертны, но было очень трудно представить, что такое тело, как у Джимми, может подвести. Мозги его никогда не подводили.

— Он ведь совсем не старый… — только и выдавил Трой.

— Знаю, — кивнул Видал. — Чего только не бывает! Взять хотя бы Сонни Баллестероса…

— Это мой кореш, — напомнил Трой.

— О том и речь. У него та же болезнь, но он, говорят, выкарабкается.

Трою вовсе не хотелось думать о смерти и о раке у друзей, хотя это позволяло забыть про Бешеного Пса. Когда он снова вспомнит убитого отморозка, ужас уже немного отступит.

Они молча пригубили свои напитки. Сквозь стены проникали звуки «банды».

— Как дела на киче? — спросил Тути. — Есть новости?

— Шейка Томпсона наконец-то замочили.

— Получил свое, засранец! — одобрил Тути. — Вот ведь был зверь!

— Кто такой Шейк Томпсон? — спросил Видал. — Почему не знаю?

— Должен знать. Наверное, при тебе он сидел в Фолсоме или Вакавилле.

— Черномазый?

— Да, это словечко подходило ему больше, чем всем остальным вместе взятым.

— Как это получилось? — спросил Тути.

— Когда он выходил из кабинета инструктора, Слим и Болтун Бафорд сломали ему ногу бейсбольной битой, повалили и перерезали глотку. А дальше было вот что. Их сразу скрутили и поволокли в кабинет начальника на допрос. Позже, перед вечерней перекличкой, всех заключенных выстроили во дворе, чтобы протащить Слима и Бафорда в карцер перед строем. И тогда весь двор стал им аплодировать за убийство Шейка.

— Бафорда я знаю, — вспомнил Видал. — Маленький такой, черный, пахан южного блока.

— Он самый, — подтвердил Трой.

— Почему этого Шейка так ненавидели?

— Потому что в нем не было ничего человеческого, — бросил Тути.

— Я тебе объясню, — сказал Трой. — Он работал на каменном карьере там, наверху, — его еще видно с нижнего двора. Туда мили две ходу, и все в гору. Так этот урод бегал на работу, посадив себе на плечи какого-нибудь коротышку-неженку… В «День поединков» он занимался по утрам бегом, а днем дрался в среднем, полутяжелом и тяжелом весе. Иногда он проигрывал по очкам, но вырубить его никогда никому не удавалось. Вел себя как свинья…

— Плевал соперникам в лицо, — подсказал Тути.

— …а в тюрьме это опасно. Сколько раз его пытались зарезать! Мапа двинул его по башке штангой, и так сильно, что выбил глаз — глазное яблоко висело на ниточке. Глаз вставили на место, и через три недели Шейк опять вышел на бой. Смертник Джефферсон и еще двое полезли на него с финками, так он отделал всех троих, а потом еще и выступил против них свидетелем. Смертник Джефф поплатился смертным приговором — отсюда и прозвище.

— А потом, в Фолсоме, Шейк сцепился позади первого корпуса с Джонсоном. По ним открыли стрельбу с трех вышек. Их изрешетили пулями, а они знай себе вскакивают и кидаются друг на друга! Джонсон откусил и проглотил оба уха Шейка. Когда их наконец расцепили и доставили в больничку, то по громкоговорителю прочитали призыв сдавать кровь. Но в Фолсоме не нашлось ни одного желающего поделиться кровью с Шейком. С Джонсоном — пожалуйста, но не с Шейком Томпсоном. Только один парень с ВИЧ-инфекцией вызвался сдать кровь, но ее проверили и не приняли.

— Удивительно, что я о нем не слыхал, — сказал Видал.

— Наверное, он был в Фолсоме, когда ты сидел в Квентине.

— Наверное. — Видал посмотрел на часы. — Нас с Тути ждут дела. Можешь отдохнуть здесь, а можешь поехать с нами…

— Нет, спасибо, — сказал Трой. — Мне самому пора ехать.

— Где проведешь Рождество? — спросил Тути.

— На севере, во Фриско.

— Но ведь ты сюда вернешься, это ж твой родной город?