приезжали у детстви вашем, мальчонком? Ой, как вы богато живете... А это шо у вас? Телевизо-о-ор! Такой здоровэнный! Та нэ, вы не беспокойтыся, мы ось туточки, у энтой комнате расположимся!
— Машка, ну что за ерунда! — усмехнулся Дима.
Рассмеяться легко и свободно он не смог — никуда не делось то, что наворотил, и приговор, самому себе вынесенный, перекрывал возможность легкости, открытой искренности между ними.
Маша почувствовала, прочитала в его прищуренных глазах постановление суда с последующей отсидкой в местах заключения.
Нет! Так не будет! Она не допустит, чтобы так было!
И Маша ринулась спасать их обоих единственным возможным способом — вытащить все наружу!
— Ну, ты же не стал радостно обниматься: «Машка, привет!» — чтобы я всякую ерунду не думала.
— Да я бы пообнимался, с радостью, но ты вполне прямолинейно показала, что знать меня не знаешь и не желаешь.
— И ты поэтому так разозлился и решил меня наказать? — осторожно начала спасательную операцию Машка.
— Наказать?! — рвануло из него самообвинение и остатки зловонной черной жижи. — Да я тебя чуть не изнасиловал!! — проорал он приговор себе.
— Да что за чушь, Дима! — заорала в ответ Маша, отметая все дурацкие приговоры суда. — Если бы ты действительно хотел меня изнасиловать, то тебя никто и ничто не остановило бы! Но ты никогда в жизни не сделал бы этого, сам прекрасно знаешь! Тебе захотелось меня отшлепать! Как тогда, когда я сиганула с камня, а ты на меня орал! Сначала спас, а потом орал! А тут выяснилось, что спасти не успел и наорать не мог! Вот ты и разозлился! Сначала на то, что я тебя не узнала, а еще больше разозлился, когда Юрика увидел! На меня и на себя, за то, что на лету не подхватил, когда я этого урода в свою жизнь пустила!
Он смотрел на нее в упор, чувствуя, как освобождается от всей мути душа, поражаясь, как точно она все поняла, все то, что он сам не осмыслил до конца, позволив черноте руководить его разумом.
И шагнул к ней, пылающей эмоциями, праведным гневом, еще не все сказавшей...
Прижал, рывком ухватив в кулак гриву ее волос.
И поцеловал. Сильно. По-настоящему. До дна!
Этого поцелуя Мария Владимировна Ковальская, тридцатичетырехлетняя профессорша, ждала всю жизнь!
Настоящего поцелуя Дмитрия Победного!
Она обвила его руками и ногами, он подхватил ее, поднял со стола и, уложив в широкую ладонь ее затылок, целовал, целовал...
Первый раз в своей мужской жизни так целовал женщину — всем нутром, сердцем, кровью — честно, открыто, до конца!
И только когда не осталось сил и нечем — ну совсем нечем — стало дышать и барабанило сердце, требуя идти вперед, — оторвался!
Маша запрокинула голову в его ладони, закрыв глаза. Он смотрел, тяжело дышал, сердце ухало призывным набатом. Она открыла ослепшие ошарашенные глаза, посмотрела в золотистый прищур и, чуть не плача над осознанием далекой потери, прошептала:
— Если бы ты так поцеловал меня в мои шестнадцать лет, я убила бы твою Марину, но недала тебе жениться!
— Если бы я тебя поцеловал тогда, — погружаясь в близкое серебряное море, ответил он громко, не шепотом, — я бы не женился даже под конвоем! Поэтому и не поцеловал!
— Дима! Дима! — смотрела на него глазами, наполняющимися слезами непереносимой радости, Маша.
Он притянул ее голову, медленно, не отрываясь от топленого серебра в росе, и снова поцеловал!
Осип Игнатьевич, начальник службы безопасности господина Победного, с засекреченными до конца его жизни и на многие годы после его кончины фактами биографии, обладатель множества знаний, навыков, умений, подробно о которых знала всего пара-тройка человек в этой стране, да и во всем мире, победно потряс над головой руками, сжав кулаки. И, удаляясь от кухни, запел, не произнося ни звука, — губами, мимикой лица, крутя головой в такт песне:
—I love you, baby!! Парапа-па-па-па! I love you, baby, парапа-па-па-па!
Он пританцовывал, выделывая лихие коленца.
— 11оуе уои, ЬаЬу, парапа-па-па-па! — крутил бедрами Осип Игнатьевич, весь отдавшись музыке и танцу, празднуя Машину победу. И Димину победу тоже!
Наконец он остановился, поправил сдвинувшуюся во время танца кобуру под мышкой и деловой, стремительной походкой пошел выполнять непосредственные обязанности — охранять покой Дмитрия Победного: надо разогнать всех подальше, по углам, чтобы не мешали ребяткам!
А Диме с Машей помешать сейчас могло, пожалуй, только обрушение дома, и то большой вопрос!
Они ничего не видели и не слышали вокруг, кроме друг друга.
Потому что невозможно — ну невозможно же! — быть порознь, хоть на полмиллиметра, хотелось скорее, скорее прорасти, перемешаться кровью, кожей, жизнью...
В нем клокотало раскалившейся лавой, ут-робно рычало желание, разрывая все преграды в клочья, рвалось к ней, стремилось добраться до сердца, разума, затопить собою!
Только с ней! Только с его Машкой! Только так!
Они ничего не соображали, стаскивая одежду друг с друга, подвывая от нетерпения — убрать, прижаться телом к телу, кожей к коже, поделиться одной температурой на двоих, вдохнуть, втянуть в себя отравляющий навсегда запах — его, ее! И не до поиска каких бы то ни было удобных, изысканных и правильных горизонталей им было! Да и не могло это иметь значения! И не до слов пустых — они говорили, кричали по-другому и слышали сейчас по-другому!
Утробно, горлом, зарычав, он вошел в нее и остановился!
Одним разумом, одним чувством они переступили черту, неотрывно глядя друг другу в глаза, осознав, что наконец-то — господи боже, наконец-то! — соединились в реальности давно соединенные в жизни их миры, слившись в одно целое.
И Диме хотелось задержать, продлить этот невероятный, беспредельно чувственный миг единения!
Первого в их жизни!
Но победная суть рвалась вперед — быстрее, сильнее, без остатка — туда, к первому, как и все у них сейчас, непознанному абсолютному единению! И он заспешил, понесся вперед, крепко держа ее в руках, отбросив за ненадобностью и глупостью все на свете и только чувствуя, чувствуя, чувствуя, живя внутри ее, с ней, ведя ее за собой!
И их вышвырнуло за край серебристого раструба, куда не долетела когда-то маленькая Машка, остановленная его, Диминой, силой воли!
Все просто! Теперь так понятно и ясно, как все простое, — ей нельзя было и не надо туда одной — им можно туда только вместе! Только так — вместе!
Серебристая мудрость, открыв свои тайны, постигнуть которые могут только двое, подержала и медленно опустила на землю через черную звездную трубу.
Маша отдышалась, пришла в себя первой и спросила в плечо распластавшегося на ней, обессиленного Димы:
— Мы где? — хриплым, несвоим голосом из пересохшего горла.
— На полу, — ответил справа над ее головой господин Победный, таким же чужим хриплым голосом, — по-моему, на кухне.
