– Уймись!

– Как насчет чашки кофе, пока мы ждем?

– Как насчет того, что у меня руки заняты, а ты мог бы оторвать задницу от стула и сам сварить кофе?

– Вполне. Где у тебя кофейник?

– Мы кофейником не пользуемся. Машина вон там.

– Какая еще машина?

– Серебристая. Там, на стойке. Автомат для эспрессо. Вон, на столике – с длинной ручкой. Спереди написано: «Гаджа».

Сунув руки в карманы джинсов, он пренебрежительно цокнул языком с этаким мальчишеским гонором.

– Эспрессо? Этот твой итальянский кофе пусть педики пьют. У него вкус жженой резины. Где у тебя кофейник и «Максвелл хаус»? Меня устроит.

– Нет у меня никакого кофейника. Все, что есть, – это кофе для педиков. Или никакого. Не нравится – пей воду.

Он скрестил руки на груди и не произнес больше ни слова, пока я не поставил перед ним тарелку с завтраком. Не мог удержаться, чтобы не лягнуть еще разок.

– Я тебе положил немного фоонтаджиджи. У него напряглись плечи.

– Фоонта…– что?

– Фоонтаджиджи. Приправа из Марокко. Она очень… м-м-м…– Я игриво подбоченился и сложил губы бантиком.– Ядрреная,– жеманно раскатил я звуки «р».

Он оттолкнул от себя тарелку и вытер руки о джинсы.

– Вот сам это и ешь. А я не собираюсь. Фоонтаджиджи. Дерьмо собачье.

– Да лопай ты, черт возьми, что дают! Уж и пошутить нельзя. Это омлет с беконом, какой я всегда готовлю.

Он недоверчиво покачал головой и, вооружившись вилкой, стал осторожно тыкать омлет, как будто искал противопехотную мину. За еду взялся только после того, как обнюхал свою порцию, низко склонившись над тарелкой. Ел он молча, не дав никакому фоонтаджиджи ни малейшего шанса против своего зверского аппетита. Он чуть не уткнулся носом в тарелку, чтобы быстрее забрасывать в рот куски. Я хотел было сказать ему что-нибудь на сей счет, но вспомнил, что ведь он был мной, а я в его возрасте ел именно так, прости господи.

– Привет, Фрэнни. А это кто?

В дверях кухни стояла Паулина в зеленой ночной рубашке из тонкой ткани, которая мало что скрывала. Судя по утренней газете у нее в руке, она спускалась к почтовому ящику. На младшего она смотрела с явным интересом.

Вместо того чтобы ей ответить, я схватил мальчишку за локоть и притянул к себе.

– Она что же, видит тебя? А говорил, что только я могу тебя здесь видеть.

– Отпусти мою руку, ты! Не видишь, что ли, – я ем! И потом, я ведь тебе уже говорил, сегодня все с ног на голову перевернулось. Вот выйдешь из дому – сам увидишь. Потому я и вернулся. Тебе нужен кто-то, кто бы прикрыл твой зад.

– Но это же просто идиотизм какой-то! Откуда я могу знать, что делать, если правила все время меняются?

– Да нет никаких правил, приятель. Привыкай к этому. Иначе б я не угощался тут твоим завтраком.

– Фрэнни! – Обычно застенчивая Паулина говорила резковато, требовательно и при этом глаз не сводила с мальчишки.

– Ах да, Паулина, это сын моего троюродного брата, Джи-Джи. Вообще-то он Гари, м-м-м, Грэм, но мы всегда его называли Джи-Джи.

Меня так потрясло, что она теперь могла его видеть, что в голове почему-то не осталось ничего, кроме дурацкого фоонта… джиджи, вот как он получил имя. Он так на меня взглянул, словно я только что помочился ему на голову.

– Привет, Джи-Джи. Я Паулина.

Он ответил на это патентованной маккейбовской улыбкой на миллион долларов, очень мне знакомой. Когда Паулина, испытав на себе ее сногсшибательное действие, отвела глаза, он прошипел достаточно громко, чтобы я мог слышать:

– Джи-Джи?!

– Фрэнни нам никогда о вас не говорил. Я даже не знала, что у него есть троюродный брат.

Новонареченный Джи-Джи крутанул между пальцами вилку, которая описала полный круг. Этому впечатляющему фокусу обучил меня мой друг Сэм Байер, когда нам было по тринадцать.

– Ну, вы же знаете дядю Фрэнни…

– Дядю? Вы его зовете дядей? А откуда вы?

– Лос-Анджелес, Калифорния.

– Да знаю я, где Лос-Анджелес, – пожурила она его, но сопроводила свои слова кокетливой улыбкой,