Кэт давно уже исчезла за кухонной дверью, а Арианн все еще медлила заходить в дом. Солнце уже взошло высоко, согревая сад своими лучами, на траве поблескивала роса, бодро запели жаворонки. День обещал стать обычным теплым днем раннего лета.

Арианн хотелось сполна насладиться этим утром, ведь нетрудно было предположить, что это могут оказаться последние мгновения мира и покоя, которого она не будет знать в течение неопределенного времени.

Но ее пульсирующая болью голова уже была переполнена мыслями о необходимых приготовлениях. Подготовить Кэт к поездке, предупредить Мири и Симона к случившемуся и проконсультироваться с Юстисом, как обеспечить охрану острова Фэр.

И, как бы она того ни боялась, сообщить ему об их ребенке. Кэт была права. Арианн дольше не имела права оберегать свою тайну.

Даже сейчас она чувствовала, как жизнь бьется внутри нее. Не трепетом крыльев хрупкой бабочки, а скорее сильными взмахами крыльев молодого орленка.

Арианн прижала руку к животу и попыталась улыбнуться, но с удивлением обнаружила, что вместо этого ее глаза заполняются слезами. Если бы… если бы только она все время не чувствовала себя совсем ослабевшей и какой-то усталой, намного больше усталой, чем следовало быть.

Почти помимо своей воли Арианн подняла к небу голову. Странно, но комету больше не было видно. Ей казалось, что она ощущала, как комета по-прежнему парит там и ее пламенеющий хвост похож на меч, повисший над нитью ее жизни.

Ее крошечное дитя было действительно наполнено силой. Оно переживет испытание рождения. А вот сумеет ли она сама пережить это, Хозяйка острова Фэр не была в этом настолько уверена.

– Берегись, ведьма, – прорычал рыцарь, обнажая меч. – Я отправлю тебя в ад, прежде чем ты снова опутаешь меня своим колдовством.

Солнце вспыхивало на лезвии его меча и отражалось от его доспехов, защищавших грудь, создавая вокруг сэра Роланда сияющий ореол. Его темные волосы, убранные со лба пышными соболиными волнами, оттенялись алым цветом его дублета[3]. Борода и усы смягчали грубые черты его лица, словно высеченные из камня резцом скульптора, а его зеленые глаза смотрели свирепо и властно.

Больше половины присутствующих женщин уже были влюблены в него, мужчины же испытывали перед ним благоговейный трепет.

Мартин Ле Луп гневно оттолкнул ведьму, подкрепив сердитый жест несколькими пылкими двустишиями. Он шагнул на авансцену, наслаждаясь своей властью над зрителем, уводя его фантазию далеко за пределы театра. Переполненные галереи и тесные задние ряды партера с их зловонием пота, запахами табака и перегара превращались в полночную степь, а доски, которые потрескивали под его ботинками, в склоненную от ветра траву.

– Поглупевшим от любви я был, но не больше, – нараспев произнес Мартин. – Пробирался сквозь царство отчаяния, и мои надежды разбивались о далекий берег. Не посчитавшись с ценой, пытался я обменять свою душу на одно черное заклинание, лишь бы завоевать любимую. И все напрасно, ибо никакое колдовство не в силах отыскать сердце, которое потеряно. – У него перехватило горло, и его голос завибрировал от чувств, которые Мартину не приходилось выдумывать. В этот момент ему потребовалось только вспомнить о Мирибель Шени, о прекрасной лунной принцессе.

«Нет, не моя, никогда не была она моей», – Мартин напомнил себе с тупой болью. А теперь она стала мадам Мирибель Аристид.

– И пусть здесь, в этой проклятой пустоши, все мечты умрут, – хрипло прокричал он. Где-то среди зрителей какая-то женщина судорожно зарыдала, и многие вторили, когда Мартин продолжил: – Погрузи все мои сомнения в сон, подобный смерти. Я больше не побреду к твоей дурной тьме, ведьма. Хотя мое сердце и потеряно, я еще удержу свою душу.

Гекуба с яростным рычанием выпрыгнула из-за своего котла.

– О нет, сэр Роланд. Только нарушь слово, данное мне, и ты мертвец.

Толпа задохнулась, а кое-кто даже попытался крикнуть и предупредить сэра Роланда, поскольку ведьма подползала все ближе. Ведьму играл со зловещим совершенством старик Артур Лейхэй. Великолепный актер, когда бывал трезв. Он превратился в отвратительную мерзкую старую каргу в тряпье, с беспорядочно торчащими седыми лохмами парика и давно небритой щетиной.

Но вовсе не ведьма, угрожавшая ему на сцене, заставила Мартина отпрянуть, а некто, кто, как он успел заметить, скрывался среди зрителей.

Он замер, устремив напряженный взгляд на невысокого роста щуплую женщину в первом ряду нижней галереи, ближе к левому краю сцены. Зажатая между дородной матерью семейства, жующей яблоко, и толстым торговцем, женщина осталась бы незамеченной им, если бы не пламенеющая корона ее волос.

Яркий сигнальный огонь. И не в первый раз за этот день, Мартин замечал эти огненно-красные локоны. Он мельком увидел ее еще тогда, когда высаживался из лодки в Саутуорке. И затем снова увидел чуть позже на рынке, за доками. Закутанная в скромный плащ, в простом шерстяном платье, женщина ничем бы не выделялась, если бы не эти ее огненно-рыжие волосы.

Когда-то опытный и ловкий уличный вор в Париже, Мартин был слишком опытным охотником, чтобы не учуять, что превратился в чью-то вожделенную добычу. Он установил нарочито беспечный темп движения, и женщина всегда с неподдельным интересом осматривала витрины в какой-нибудь лавке, если он якобы ненароком оглядывался назад. Воровка, срезающая кошельки? Или много хуже, ведьма, выслеживающая сокровище гораздо более ценное, чем его кошелек?

Когда он наконец потерял ее из виду у театра «Корона», Мартин вздохнул с облегчением, отогнав неприятные предчувствия, сочтя их простым следствием того напряжения, которое всегда испытывал перед работой.

Но теперь эта проклятая женщина опять рядом…

– …И тебе не защитить себя, ты все равно умрешь, славный рыцарь, – Гекуба почти кричала в ухо Мартина. Он вздрогнул, осознав, что пропустил реплику, после которой следовало обнажить меч.

Даже вырвав из ножен меч, Мартин не мог оторвать взгляда от галереи. Артур, раскинув руки, начал бубнить заклинание, но запнулся на середине страшного проклятия, лишившись дара речи, когда Мартин бросился мимо него.

Не обращая внимания на яростные взгляды помощника режиссера, Мартин рванулся на левую сторону театра. Он едва не сшиб одного из тех молодых дворян, которые платили лишние деньги за возможность сидеть у самого края сцены. Эдвард Лэмберт, барон Оксбридж, имел больше всех прав пользоваться подобной привилегией. Деньги его семьи пошли на оплату здания театра «Корона».

Нед (так его называли друзья и близкие) Лэмберт усмехнулся и шутливо выстрелил в Мартина вишневой косточкой. Мартин проигнорировал его светлость, не спуская пристального взгляда с рыжеволосой женщины. На какой-то миг он встретился с пронизывающим взглядом ее синих глаз и вздрогнул, как от ожога, словно схватился не за тот конец раскаленной кочерги.

Он отпрянул от края сцены, его сердце глухо застучало. Какого дьявола, кто она? Мартин понимал, что эта женщина могла ходить за ним по пятам только по одной причине. Искать другую причину было бессмысленно. Она была одной из них. Иначе и быть не могло. То, чего он так долго боялся, случилось. Секта снова обнаружила его, и это означало, что его маленькой Мег снова грозит самая страшная из опасностей.

Холодный пот выступил на лбу Мартина. Его охватила безотчетная паника, настоятельное желание спрыгнуть со сцены, и мчаться домой, и… показать дорогу ведьмам, привести их прямо к дочери, на что, вероятно, эта одержимая и надеялась. Каким-то образом голос разума подавил его смятение. Если бы ведьмы уже разузнали, где живет Мег, эта огненноволосая чертовка не тратила бы впустую время, преследуя его. Она просто убила бы Мартина или хотя бы попыталась это сделать.

Он сжал губы, первоначальная слепая паника начала уступать место хитроумному расчету, который не раз спасал их с дочерью.

Пронзительный свист и несколько выкриков из задний рядов партера своими неприятными звуками