Смелость. Он проявил столько смелости, отважившись подойти к ней, разрушив стены, которые воздвиг между ними так давно.

Мири распустила шнуры его камзола, скользнула ладонями под льняную рубашку, спрятав их на его теплой груди. Симон застонал, когда ее пальцы прошлись по его широкой груди, и Мири насладилась его реакцией, когда он отпрянул и скинул через голову одежду, с нетерпением желая освободиться.

– Хочу коснуться тебя… хочу увидеть тебя…

Дрожащими руками он расстегнул ее платье. Этот человек, такой бесстрашный и сильный, успокоивший простого мальчика, приласкавший умирающую от боли лошадь, противостоявший разъяренной толпе, защищая невинных, теперь он снимал с Мири одежды, словно лепестки цветка, пока она не предстала перед его жадным взором бледная, тихая, обнаженная.

Она никогда не стыдилась своего тела. Тем не менее, когда Симон смотрел на нее, она почувствовала что-то новое, нечто иное, женскую гордость, что она способна вызвать такой горячий восторг у мужчины, которого любит.

Симон погладил загрубевшими от меча ладонями ее плечи, овал бедер, провел пальцами между грудями, воспламеняя в ней огонь, какого она не знала прежде. Губами коснувшись ямочки у нее на шее, он подхватил ее на руки и отнес на кровать, слишком широкую для одинокого мужчины. Кровать, наполненную мечтами, которые Мири не могла подозревать у Симона Аристида и которых он сам боялся холодными одинокими ночами.

Он положил ее на покрывало, и его огромное тело опустилось на нее. Восхитительная тяжесть, прижатая к ее нежному телу, заставила ее задохнуться.

Дочь Земли, она была воспитана на гармонии в природе, не сомневалась, что понимала отношения мужского и женского, движения солнца и луны, моря и суши, неба и земли.

Но когда губы Симона жадно впились в нее, а руки стали изучать каждый изгиб, каждую ложбинку ее тела, а его чресла плотно прижались к ее бедрам и она открыла их, то поняла, что ничего не знала о магии любви.

Любви…

Именно этим занялся Симон с ней теперь, наполняя каждую клеточку ее тела страстью, которую он так долго не признавал, рассказывая ей руками и губами, как голоден он был, как жаждал ее аромата, жаждал той ласки, которую ее тело могло дать ему.

Губы Симона сомкнулись на ее губах, и Мири задохнулась от того, как настойчиво проник он в нее. Она жадно приняла его, и Симон зарычал, изогнувшись над ней, дав ей почувствовать свою возмущенную плоть.

Она провела руками по широкой спине, пытаясь слиться с ним воедино, добраться до самых глубин его сердца, которое он так долго скрывал от нее. Она прикусила его нижнюю губу, дразня и повинуясь женскому инстинкту, такому же древнему, как первая Дочь Земли, отдавшаяся мужчине в тени каменных столбов в вихре ритуала плодородия, торжества жизни и обновления самой земли.

Симон рассыпал поцелуи по шее до самых грудей, жарко дыша, влажными жадными губами впившись в сосок. Раздался нежный стон, когда он начал сосать его, ввергая ее в неистовый вихрь эмоций, пока все ее тело не воспламенилось огнем, который только он мог погасить.

– Симон… – взмолилась Мири. – Симон, умоляю…

Он запечатал ее губы своими, ворвавшись в нее до самого дна, сокрушая ее девственность, и крик боли сорвался с губ Мири, но она тут же рассмеялась. От этого звука Симон вздрогнул и замер в нерешительности, отпрянул и заглянул ей в глаза.

– Ты в порядке?

– Ужасно рада, что избавилась от нее… – сказала она, с улыбкой глядя в его глаза. – Ты заставил меня ждать… долго ждать… Симон Аристид.

– Постараюсь, чтобы эта ночь стоила того, Мири. Если это в моей власти…

Темнота была такой беспросветной, такой тяжелой, что казалось, будто она давит Мартину на глаза. Он почувствовал спиной холодную каменную стену, к которой был прикован цепями, и пошевелился в кандалах, стиснув зубы от отчаяния, пытаясь выдернуть их из стены. Он знал, что его заперли в каком-то тайном каземате под домом. Из того немногого, что он успел заметить, перед тем как ведьмы приковали его в темноте, стены выглядели старыми и потрескавшимися, готовыми упасть в любой момент. Кроме, конечно, той, к которой они его приковали, и она казалась крепкой, словно монолитная колонна.

Он напряг мышцы и стал дергать кандалы, пока запястья не заболели, но все оказалось безрезультатно. Он прислонился к стене, тяжело дыша, стараясь не паниковать.

– Ты бывал в ситуация и похуже, Мартин Ле Луп, – прошептал он.

К сожалению, в тот момент он не мог вспомнить, когда именно.

Он был закован и находился в распоряжении сумасшедшей колдуньи, которая десять лет вынашивала план мести. Он сбежал с фермы, оставив Мири наедине с охотником на ведьм, который снова готов был предать ее. Единственным, кто имел представление о том, где он, был Ив, но юноша так обрадовался шляпе с перьями, которую Мартин подарил ему за помощь с лошадью, что, скорее всего, ничего не запомнил.

Трудно придумать, как можно сбежать, когда невозможно разглядеть даже собственные руки и определить, насколько он преуспел в своем освобождении. Если бы у него был хотя бы маленький свет, хотя бы одна свеча…

Как ему нужен теперь его старый друг Пьер, который часто предупреждал Мартина быть осторожнее в своих желаниях. Но в этот момент дверь на верху лестницы скрипнула и появился мерцающий свет. Мартин не знал, радоваться ли этому свету, потому что понятия не имел, какая пытка последует за ним.

Он насторожился, отведя взгляд от света, отбрасывавшего дрожащие тени на стенах, и услышал легкие шаги, украдкой спускавшиеся по ступеням. Он приготовился бог знает к чему, когда разглядел прелестную белую ночную сорочку и маленькую босую ножку.