и тянул за ворот свою свежую рубашку, словно хотел содрать ее со своего тела.
Констебл собрал с пола грязные простыни и связал их в узел. Хотя на нем была воскресная одежда, он, не раздумывая, взвалил узел на плечо и покинул спальню. В коридоре он с удивлением обнаружил, что Джек Мэггс следует за ним.
Глава 47
Майское солнце прямыми лучами падало на белье, вздувшееся пузырями и булькающее в прачечном котле.
В данный момент стирка была единственным занятием Эдварда Констебла, который решил, что неплохо бы урвать минутку и погреться на солнышке. Но и здесь он заметил, что Джек Мэггс, словно приклеенный, с ним рядом, и теперь темная, наполненная паром прачечная стала казаться Констеблу куда привлекательнее, чем солнечные лучи.
Пока он помешивал в котле простыни и наволочки, его напарник, прислонившись к старой стене, был занят менее полезным делом – он с беспечным видом дымил трубкой; ароматный табачок действовал на Констебла тонизирующе, он глубоко вдыхал в себя удивительную смесь черного табака с мыльными парами.
– Груша зацвела, – нарушил молчание Констебл.
– Да, груша, – отозвался Мэггс.
После этого оба снова замолчали. Констебл чувствовал легкое покалывание в шее и общее напряжение в мышцах, отнюдь не всегда неприятное, от того, что кто-то, пока еще незнакомый, кружит вокруг тебя.
– Я долго жил с секретами, – наконец подал голос Джек Мэггс.
У Констебла екнуло сердце.
– Вы знаете, откуда я? – в упор спросил его Джек.
– Нет.
– Не сомневаюсь, вам уже все рассказала наша маленькая мисс. – Джек Мэггс стал чаще попыхивать трубкой. – Я из Нового Южного Уэльса. Вот так. Теперь вы услышали это от меня самого.
Констебл в смущении уставился на клубившийся над котлом пар.
– Зачем вы мне говорите это, мистер Мэггс?
– Три года из этого времени мне довелось провести в аду, который называется Моретон-Бэй. Там могли убить человека за то, что ему известен чужой секрет.
– Убить? – Констебл невольно вспомнил о тех, у кого были такие же секреты, как и у него: лейтенанта Джона Хепберна, барабанщика Томаса Уайта и других отличных ребят, которых судили и признали виновными. После Ньюгейта они канули в Лету. – Вы хотите сказать, что всех их ждала виселица?
– Нет, нет, – нетерпеливо отмахнулся Мэггс. – Выслушайте меня: если вы знаете что-то такое же опасное, как то, что теперь знаете обо мне, значит, вы опасны для меня.
– Вы можете быть откровенны со мной, Джек.
– Я стараюсь, Эдди. Слушайте дальше: в колонии Моретон-Бэй все заключенные шпионили друг за другом. Таким образом им удавалось держать нас в ежовых рукавицах. Если бы мы с вами были приятелями там, то вы обязаны были бы рассказать мне свой секрет, если случайно узнали мой. Мы были бы тогда в одинаковом положении.
– Джек, вы никак исповедуетесь?
– Нет. Я хочу поторговаться с вами. Я расскажу вам свой секрет.
– Но вы уже рассказали.
– Теперь мне нужен ваш секрет. Я заплачу за него вдвойне.
– У меня нет секретов, – осторожно сказал Констебл. – Какой секрет.
– Тот, что я увидел на вашем лице, когда вы вошли в спальню мистера Спинкса.
– Вы считаете, что мой секрет был написан на моем лице?
– Да.
– Он был в моем поведении? Или в том, как я говорил?
– Он был на вашем лице.
– Так очевидно?
– Так очевидно.
– Что же вы мне скажете?
– А то, что Генри Фиппс мой сын.
– Ваш сын? – Констебл растерялся. – Вы хотите сказать, что он для вас вроде сына? Как бы сын?
– Смысл этого слова достаточно ясен.
– Вы хотите сказать, что он ваше родное дитя? Или вы, как старший по возрасту, стали для него, младшего, как бы отцом… в большинстве случаев.
– Как бы это ни называлось, здесь все совершенно ясно, – сказал Мэггс, и Констебл понял, что ему придется выдержать его потемневший взволнованный взгляд.