дуче.

Но Муссолини был с ним не согласен. Тогда дон Джиусто решил: если он будет рядом с ним, хотя ничего собой и не представляя, то, может быть, сможет хоть в чем-то помочь.

Однако 1 июля прогремел гром с ясного неба. Теоретически священник может отпустить грехи любому человеку, но Панчино не имел права осуществить таинство вне пределов своей юрисдикции без специального разрешения Папы. Это ему втолковал нунций. В ту солнечную июльскую субботу в своем дворце, выходящем окнами на бернскую улицу Тунштрассе, нунций Филиппо Бернардини вручил ему личное послание его святейшества Папы Пия XII. В нем говорилось:

— Несомненно, вы имеет право выслушать исповедь Муссолини и отпустить ему все грехи.

Панчино был поражен как ударом молнии. Возвратившись на озеро Гарда, он, однако, нашел Муссолини пребывающем в нерешительности. Довольно быстро священнику удалось установить, что беспокоило дуче — его семилетняя любовь и вместе с тем ненависть к Адольфу Гитлеру и Третьему рейху.

Муссолини, который так восхищался прежде силой фюрера, теперь приходилось только тяжело вздыхать. Сначала немцы прибрали к рукам территорию страны вместе с его жильем, затем приставили к нему тридцать эсэсовцев для охраны, которые не спускали с него глаз день и ночь. На площади в два квадратных километра вокруг его резиденции располагались 700 зенитчиков. Даже Кларетта попала на озеро благодаря эсэсовскому генералу Карлу Вольфу, который потребовал от нее докладов о дуче. Но и без того у Вольфа были повсюду свои глаза и уши. Все телефонные разговоры Муссолини, включая звонки к Кларетте, прослушивались и записывались. Предписания и распоряжения дуче не выходили за пределы так называемой «зоны Ц», установленной немцами. Для большей эффективности его министров поселили в Падуе и Кремоне.

Его врачом, по распоряжению Гитлера, теперь был немец — капитан Георг Цахариас, который лечил его язву и блокировал желчный проток витаминными уколами и гормонными препаратами, сократив потребление молока. Несмотря на переживания и расстройства, дуче стал поправляться, набрав вес более семидесяти килограммов.

У него были две линии городской телефонной связи, но меньше власти, чем даже у мэра Сало.

— Меня называют Бенито Квислингом, — с некоторым озлоблением сказал он журналисту Карло Силвестри, — но они правы. Какая у меня реальная власть?

Цена его унижения росла очень быстро: с декабря 1943 года Республика Сало должна была платить рейху «протекционистские деньги» в размере десяти миллиардов лир ежемесячно.

Иногда им овладевали сарказм и горечь.

— Если бы это не прозвучало богохульно, — заявил он однажды, — то я бы крикнул: «Боже, сгнои Гитлера и этого хорька Рана».

И порою нападала хандра. Однажды, выпуская на свободу ласточку, случайно залетевшую в его комнату, он произнес со слезами:

— Если бы я мог улететь вместе с ней…

Чаще же всего его охватывала ярость. Грациани доложил, что 65 000 человек призыва 1924–1925 годов, целых четыре дивизии, после прохождения обучения и тренировки в Германии были отправлены домой из-за недостатка вооружения. Было ясно: после 25 июля Кессельринг в них не нуждался. Муссолини воспринял это как выпад против себя лично.

— Почему немцы не используют их? — спросил он своего секретаря Дольфина. И сам же ответил: — Они не хотят, чтобы моя республика имела армию.

4 июня пришло самое болезненное известие: в тысяче километров южнее американцы начали операцию под условным наименованием «Слон». Их танки вошли в предместье Рима — Порта Маджиоре. Дуче тут же объявил три дня всеобщего траура по городу, который он никогда не увидит.

Чаще же всего он откладывал в сторону все дела и читал книги. За 600 дней существования республики он провел всего семнадцать заседаний кабинета министров. Дольфин обратил внимание на то, что Муссолини часами сидел над трудами Сократа. Однажды, когда к нему неожиданно вошел немецкий посол Ран, дуче, как нашкодивший школьник, пытался спрятать платоновскую «Республику». По собственной воле он снизил свой оклад до 12 500 лир в месяц как гражданскому служащему и следил за тем, чтобы расходы семьи не превышали этой квоты.

Его освободитель Отто Скорцени как-то навестил его на озерной вилле и возвратился в Германию в дурном расположении духа.

— Он уже не диктатор, — рассказал Скорцени своему заместителю Карлу Радлю, — он стал философом.

Когда вскоре после 20 июля дон Джиусто побывал у дуче, то нашел его в странно приподнятом настроении. Причина этого прояснилась скоро. Как раз 20 июля дуче нанес визит Гитлеру в его штаб- квартире в Растенбурге, всего через три часа после неудавшегося покушения графа Штауффенберга на фюрера. Гитлер пожал дуче руку своей левой рукой, показал опаленную форму и дымящиеся руины комнаты для работы с картами, затем в апокалипсическом угаре заявил, что уничтожит всех своих противников. За чайным столиком Муссолини сидел в растерянном молчании, держа кусок шоколадного торта и слушая монолог своего собеседника. Неожиданно прервавшись, тот позвонил по телефону, потребовав ликвидации 5000 арестованных человек и присылки Муссолини пальто на случай, если ему станет холодно. Муссолини заявил напыщенно помощнику Гиммлера:

— В такой момент истории, дорогой Дольман, дуче не испытывает холода.

Когда он окончил свой рассказ, священник заметил, что дуче не мог дольше сдерживаться. Осознавая, что и другим придется вынести унижение 25 июля, Муссолини со сдавленным смешком произнес:

— Именно с ним. Это может случиться именно с ним.

Сырой балтийский воздух, казалось, раскололся. Железобетонный бункер в глубине соснового леса на острове Рюген, у северо-восточного побережья Германии, вздрогнул. Несмотря на темные очки, которые он надел, двадцатисемилетний Луиджи Ромерса почувствовал, как необычный свет, ярче, чем тысяча солнц, ослепил его глаза. В стороне молочно-белый дым клубился, быстро поднимаясь в небо, будто бы происходило извержение вулкана. В 11.45 утра 12 октября 1944 года Ромерса со стыдом ощутил, что весь мокр от пота.

Изумленный военный корреспондент вспомнил о только что прошедшей неделе — семи самых страшных днях его жизни. 10 сентября Ромерса, ветеран-журналист, освещавший тунисскую кампанию и бывший в течение двух лет любимцем Муссолини, был приглашен на озеро Гарда и получил необычное задание: увидеть собственными глазами секретное оружие Гитлера в ходе поездки по Германии. Когда он в конце сентября оказался в Берлине, то не мог даже предполагать, что встречи с Гитлером и Геббельсом, прошедшие очень коротко, окажутся пропуском в кошмар.

Искренно говоря, вид Гитлера в его бункере в Растенбурге буквально потряс его. После неудавшегося покушения доктор Тео Морелль — врач-шарлатан, которому Гитлер доверил свою жизнь, лечил его стрихнином и уколами морфия, могущими нанести вред клеткам головного мозга. Дрожавший и беспомощный Гитлер производил гнетущее впечатление. В глазах его, однако, промелькнуло благоговение, когда было названо имя Муссолини.

Как доверенному лицу дуче, Ромерсе было позволено осмотреть все — пусковые установки ракет в Пенемюнде, центральные заводы под Нордхаузеном, в глубине гор Гарца, где 10 000 заключенных собирали 6000 ракет дальнего действия.

— То, что мы имеем, — страшное и грозное оружие, — мягко произнес фюрер.

Строгие и внушительные боеголовки ракет «А-4», которыми уже обстреливался Лондон, производили соответствующее впечатление. Ромерсе понадобилось шесть дней, чтобы полностью оценить смертоносный потенциал гитлеровского оружия. В Пенемюнде он присутствовал на испытаниях истребителя «Ме-163» с ракетными ускорителями, и ему было сказано, что 1000 таких самолетов в ближайшее время сойдет со сборочных линий. Он видел опытные образцы противосамолетной управляемой ракеты «Водопад», действующей на расстоянии 50 000 метров, и наблюдал в действии реактивные истребители «Ме-262». С открытым ртом осматривал он истребители с вертикальным взлетом Бахемнаттера и подводную лодку Бёрзига, способную достичь Нью-Йорка и нанести по нему сокрушительный удар.