прикрывая его. Де Боно вспомнил свою солдатскую молодость: шестьдесят лет назад, будучи зеленым лейтенантом, он присутствовал на званом ужине в Кастельвеччио, где теперь суд приговорил его к смертной казни за государственную измену.

— Увидим ли мы Мадонну сразу же после смерти? — просто спросил он дона Джузеппе.

Чиано сохранил свою ожесточенность до самого конца.

— Я никогда не доставлю Гитлеру и Муссолини этого удовольствия, — заявил он, когда им всем было предложено подписать прошение о помиловании.

Только мнение Туллио Джианетти, что тем самым он нанесет вред шансам своих товарищей, заставило его в конце концов поставить и свою подпись.

— Вы должны были знать об этом, — настойчиво произнес дон Джузеппе. — Ваш зять обвинил вас в жестокости за то, что вы не проявили милосердие. Лишь де Боно несколько изменил его настроение, положив ему руку на плечо и сказав, что всем им предстоит предстать перед Божьим судом. «Вы правы, — ответил ему Чиано. — Нас всех подхватил один и тот же ураган. Я умру без злобы в моей душе — передайте это моим близким».

Дрожа всем телом, Муссолини прервал его.

— Он сказал: «Передайте это моим близким?»

— Да, — подтвердил священник, — и вас он тоже имел в виду.

Долгие секунды Муссолини молча смотрел на дона Джузеппе. Затем горе охватило его, и он упал головой на стол, содрогаясь конвульсивно в плаче.

И Чиот подумал: «А ведь прошение, по всей видимости, так и не было ему передано. Он даже его не видел, хотя и не желает в этом признаться. И боится показать, что находится во власти таких людей, как Козмин».

Кларетта Петаччи потом подтвердила, что Муссолини ждал это прошение всю ночь, звоня ей чуть ли не каждый час.

— Обратите свои страдания к Богу, — посоветовал ему Чиот. — Вам придется испить чашу горечи до дна.

Муссолини с мокрыми от слез глазами схватил его руку, попытавшись улыбнуться.

— Они простили меня, не так ли? — просительно произнес он, крепко держа священника за руку. Спустя несколько секунд добавил, видимо пытаясь сохранить чувство собственного достоинства: — Не говорите никому о том, что вы видели здесь.

Чиот посмотрел на человека, которого Гитлер четыре месяца назад назначил гауляйтером Северной Италии. «Он ведет себя как ребенок, — подумалось ему, — хотя и представил себе узников Вероны в их последний час».

23 января 1944 года — 18 апреля 1945 года

Личный секретарь Муссолини Джиованни Дольфин усмехнулся. Прошло всего четыре дня с момента посещения дуче доном Джузеппе, как у него появился другой священник. Ожидавшие в приемной министры и генералы молча пропустили его в кабинет Муссолини. Даже министр культуры Фернандо Меццасома, сопровождавший его, вышел, оставив их одних.

Они знали друг друга. В 1920 году Джиусто Панчино, сын миланского железнодорожного мастера, помогал распространению газеты «Иль Пополо» и был постоянным партнером Эдды в играх в полицейские и разбойники и им подобных в парке замка Сфорцеско. В 1941 году он, будучи молодым священником, встретился с Эддой в военном госпитале в Дерми в Албании, в котором она работала медицинской сестрой. Вполне естественно, что она познакомила его с дуче, когда тот приехал на фронт.

Муссолини поставил перед Панчино две задачи: отыскать Эдду, бежавшую в Швейцарию за два дня до приведения приговора над осужденными в Вероне в исполнение, и попытаться достичь примирения.

«Дуче, — написала Эдда в своем письме, переданном отцу Марчезе Пуччи, — я до сегодняшнего дня ждала, что вы проявите хоть в какой-то степени гуманность и справедливость. Если Джалеаццо не окажется в Швейцарии в течение следующих трех дней… все, что я знаю, и все имеющиеся у меня доказательства будут использованы против вас бескомпромиссно…»

Именно это опасение и побудило людей генерала Харстера прочесать всю северную часть Италии в поисках Эдды. К его удивлению Муссолини не знал, где она скрывается, но заявил:

— Кто тронет мою дочь, тронет меня лично. Перед высоким, кареглазым и в очках священником стояла нелегкая задача. Первое, что он сделал, он направился в Рим, чтобы получить от Доменико Тардини, госсекретаря Ватикана, рекомендацию к папскому нунцию в Берне. По возвращении на озеро Гарда 5 февраля его, однако, ожидал удар. Не отказывавшийся в свое время от женщин, постаревший Муссолини вспомнил народную притчу: «Если ты молод, отдай свое тело дьяволу, но если ты стар, отдай свои кости Богу». Во время их второй встречи, изображая из себя рьяного католика, он заявил, что хотел бы умереть так же, как умер Чиано. И Панчино оказался перед проблемой: если Муссолини намерен исповедаться, то что делать ему, тридцатишестилетнему сельскому священнику?

По прошествии нескольких недель его проблемы разрослись. Во-первых, ему не удалось пересечь границу со Швейцарией, и он был вынужден возвратиться в Рим, чтобы попросить Папу Пия XII вмешаться. Таким образом, до 4 марта ему не удалось попасть в Берн. После этого прошло еще три недели, пока он не отыскал Эдду в одной из клиник в Ингенболе.

Встреча их оказалась душераздирающей. Перед священником оказалась женщина с сильно расстроенным здоровьем, постоянно опасавшаяся, что дневники Чиано могут попасть в руки эсэсовских агентов. При упоминании о ее отце она замкнулась.

— Передай ему, что у него есть только две возможности реабилитироваться в моих глазах — бежать или наложить на себя руки, — решительно заявила она Панчино.

Через три дня Муссолини услышал переданные ему ее слова с ужасом и отчаянием. Целых девяносто минут он дотошно расспрашивал священника о дочери, а на следующий день снова вызвал его к себе.

Как дон Джиусто и предполагал с надеждой и опасением одновременно, диктатор прямо затронул этот вопрос. В своем выступлении в палате общин Уинстон Черчилль открыто сказал, что новое появление Муссолини на первой странице истории нежелательно, поскольку его руки обагрены кровью Чиано.

— Отец Панчино, вы знаете, что это неправда, — обратился дуче к священнику, — но многие так именно и думают. Из утверждения Черчилля следует, что я останусь в истории только как убийца своего зятя. — Он замолчал, подыскивая слова. Затем выпалил: — Послушайте, отец, я испытываю огромное желание, чтобы душа моя обрела покой… Прошу вас замолвить за меня словечко перед Богом.

Панчино растерялся. Он никогда не считал Муссолини дурным человеком, но рано или поздно любой священник должен столкнуться с фатальным чувством убежденности в неполноценности какого-либо человека.

— По существу, у него была добрая душа, — скажет Панчино позже, — но он был очень застенчив и не осмеливался открыто показать свою гуманность.

Вот и тогда он стыдливо признался:

— Если бы моя мать была жива, молился я бы постоянно… Но что скажут люди, если я теперь пойду в церковь?

Священник должен был, однако, оспорить это утверждение. Ведь Муссолини хотел видеть в нем своего духовного отца.

Глубоко взволнованный, он вновь выехал в Швейцарию — чтобы вручить Эдде последнее послание ее отца и помочь обеспечить сохранность дневников Чиано, поместив их в Бернский кредитный банк. Немцы по поручению генерала Харстера предложили ему сто миллионов лир, если ему удастся их украсть. 18-го, а потом и 28 апреля у него были долгие разговоры с Муссолини, в которых он умолял его найти другого духовника.

— Я — не та личность, которая должна быть вашим духовным отцом, — пытался он убедить