Воздух на вилле Орсолине был спертым и душным. Температура в кабинете первого этажа день и ночь поддерживалась на уровне двадцати пяти градусов по Цельсию. Однако утром 18 декабря, когда над озером Гарда стелился туман, Муссолини ежился от холода. За столом шел откровенный обмен мнениями. Его дочь Эдда горячо отстаивала право своего мужа на жизнь.

Витторио Муссолини, находившийся за стеной кабинета, услышал резкий голос сестры, но лишь покачал головой. Ведь он просил Эдду отложить разговор на более позднее время. Похудевший, побледневший, с отвислыми щеками Муссолини, одетый в уже потертую форму почетного капрала милиции, казалось, не мог выдержать столь яростной атаки. Голос Эдды, хриплый от ярости, был хорошо слышен.

— Вы все сошли с ума, — кричала она отцу. — Война проиграна. И не стоит предаваться иллюзиям: немцы смогут оказывать сопротивление не долее нескольких месяцев. Джалеаццо же, несмотря на все это, приговорен к смерти!

Витторио не расслышал ответ отца, но знал, с каким трепетом тот ждал этой встречи. Муссолини вспомнил день похорон Бруно три года тому назад, когда Эдда, решившая не плакать, так закусила нижнюю губу, что кровь стала сочиться по ее подбородку.

— Моя дочь может оказаться опасным противником, — признался он тогда кому-то из министров.

Амбиции не позволили Муссолини отменить или отложить день казни Джалеаццо Чиано, арестованного восемь недель тому назад в веронском аэропорту, когда он возвращался в Италию, и ставшего узником номер 11 902 в городской тюрьме постройки шестнадцатого века. В отдельных камерах там находились пять членов большого совета, которых фашистской полиции удалось отыскать и задержать: семидесятивосьмилетний маршал де Боно, совершенно глухой Джиованни Маринелли, Туллио Джианетти, хотя тот и отказался от своего голосования через несколько часов после окончания заседания совета, а также Луччиано Готтарди и Карло Пареши, присоединившиеся к большинству.

14 ноября на конгрессе фашистской партии в прокуренном зале веронского Кастельвеччио, где дебаты по восьми пунктам манифеста нового правительства продолжались восемь часов, было принято единогласное решение о их казни. Шеф городской полиции майор Никола Фурлотти подвел черту под яростными криками двухсот делегатов:

— Предатели должны заплатить за свое деяние, и как можно раньше.

За двадцать бурных лет колесо истории совершило полный оборот, и Муссолини знал об этом. 8 января 1944 года, когда все шесть заключенных предстали перед специальным трибуналом в том же Кастельвеччио, дуче испытал на себе такое же давление твердолобых, как и в тот день, когда милицейские шефы ворвались в его кабинет во дворце Чиги, навязав ему диктатуру.

Эдда долго размышляла о происходившем. В тот день, когда была создана Республика Сало, а Муссолини беседовал со своими министрами в Ла-Рокка, она напрямую спросила Алессандро Паволини об отношении нового правительства к Чиано. Секретарь партии, не удостоив ее ответом, вышел из комнаты. Тогда она немедленно послала Витторио в Германию, чтобы привезти детей, остававшихся там в заложниках, на итальянскую землю.

Затем написала Муссолини формальное письмо: «Дуче, мой муж находится в заключении уже два месяца, и ему отказано в двухчасовых прогулках… как злостному уголовнику… Мне разрешили с ним встретиться, но в присутствии представителя рейха и коменданта тюрьмы, находившихся на расстоянии трех метров… Письмо пишет женщина, требующая соблюдения всех прав, предоставляемых каждому заключенному, и для своего мужа…»

Муссолини попытался оправдать свои действия, сказав, что не может преступать законы в целях создания привилегированного положения для своего зятя. Лично он простил Чиано и даже заявил этому чертову послу Рану, что Чиано мог бы быть идеальным министром иностранных дел Республики Сало. Но вся свора — Гитлер, Риббентроп, Паволини и другие — никогда ничего не забудет и не простит. Они хотят видеть, хватит ли у него силы и выдержки не вмешиваться в судопроизводство Чиано и не проявить к нему сострадание. Даже Рашель была настроена воинственно и крикнула Чиано при встрече в замке Хиршберг:

— Дуче не является какой-то частью мебели, которую относят на чердак, когда она надоедает.

Однако с самого начала ноября, когда она приехала на озеро Гарда вместе с Романо и Анной Марией, она ни разу не говорила о том, что Чиано должен предстать перед судом. Сам Муссолини тоже на эту тему не заговаривал. Но появление Кларетты Петаччи, поселившейся неподалеку на вилле Фиордалисо вместе с семьею, вызвало бурную сцену при его возвращении в тот день со службы домой.

Витторио понял, что встреча достигла своего кульминационного пункта. Эдда знала, что проиграла. Ё слепой ярости она обратилась к отцу, который ее обожал, и сказала с колкостью:

— Только из-за таких людей, как ты, мой муж принесен в жертву. Если ты будешь стоять на коленях передо мною, умирая от жажды, я возьму последний стакан воды и вылью ее на землю на твоих глазах.

Дверь рывком открылась, и в ней показалась Эдда. Она была почти обезумевшей и дрожала всем телом, но в глазах ее пылал огонь непреклонной решимости.

— Посмотрим, — произнесла она, давая понять, что все разговоры окончились. — Еще посмотрим.

К северу от Милана стоял ужасный холод. В полдень 7 января с Альп пошел снег, бесшумно покрывая белым пологом поля и строения, но теплее не стало. К наступлению ночи термометр показывал двенадцать градусов ниже нуля и продолжал падать. На шоссе Брешиа — Верона в ста километрах от города не было никакого движения.

Вдруг, спотыкаясь и полубегом, там появилась женская фигура, время от времени глядя назад, всматриваясь в темноту. В районе Брешии показались далекие огни одинокой автомашины. За женщиной никто не следовал, и она понемногу успокоилась. Водитель этой автомашины даже не предполагал, что севшая к нему женщина была Эддой Чиано, дочерью дуче, у которой оставалось полчаса до встречи на десятом километре с Джалеаццо, который должен был бежать из веронской тюрьмы.

Со времени последней ссоры с отцом Эдда сильно переменилась. От некогда импульсивной дочери диктатора ничего не осталось. Она была теперь испуганной, доведенной до отчаяния женщиной, собиравшей в кулак последние силы для спасения своего мужа.

12 декабря Эдда предприняла решительный шаг, нелегально переправив с помощью друга семьи своих детей в Швейцарию, где они должны были быть в безопасности. Она намеревалась последовать за ними через несколько дней, прихватив дневники Чиано, находившиеся в тайнике на римской квартире. Боязнь их публикации должна заставить ее отца отменить решение трибунала.

27 декабря, когда Эдда попыталась встретиться с Джалеаццо в веронской тюрьме, ей повезло. Красивая двадцатидвухлетняя блондинка, имевшая свободный доступ в тюрьму, представилась ей как фрау Хильдегард Беец, личный секретарь оберштурмбаннфюрера Вильгельма Хёттля.

Хёттль не терял надежду использовать дневники Чиано для дискредитации Иоахима фон Риббентропа. С этой целью он и послал фрау Беец в Верону для поддержания тесного контакта с графом. Следуя указаниям шефа, Хильдегард решила использовать Эдду для проведения операции: дневники — в обмен на побег Чиано, который должны были подготовить немецкие агенты.

Беец обсудила этот план с генералом Вильгельмом Харстером, начальником службы безопасности Вероны, который, в свою очередь, встретился с доктором Эрнстом Кальтенбруннером в Инсбруке. Оба договорились о проведении операции «Граф» по освобождению Чиано без ведома Гитлера. Однако Эдда должна была сначала представить некоторые из дневников для ознакомления с ними Кальтенбруннера и Гиммлера.

С этого момента Эдда находилась в постоянном напряжении. И вот теперь она уподобилась горбуну, прикрепив на спине и под грудью восемь дневниковых тетрадей Чиано.

Ей никогда не удалось бы проделать задуманное без помощи Марчезе Эмилио Пуччи, галантного авиатора и ее постоянного компаньона. Именно Пуччи выехал в Рим в сопровождении Хильдегард Беец и двух агентов службы безопасности, где изъял под паркетом пола в комнате, где в дневное время находились слуги, документы Чиано. Их он доставил в Верону, спрятав в своем пальто. Генерал Харстер не возражал получить лишь часть из них, но приказал их скопировать, частично перевести на немецкий язык и отправить в Берлин Кальтенбруннеру для оценки. 6 января начальник имперской службы безопасности дал ответ —