возвращаю! От машины, от моего начальственного кабинета… от чего там еще… Да от всей моей здешней жизни в общем! Хотя постой… Ключи от квартиры я, пожалуй, тебе не отдам. Пусть квартира Аньке остается. Не могу ж я ее на улицу выгнать…

– Постой, сынок… Постой, не тарахти, – вяло махнул в его сторону ладонью Командор. Однако жест его получился слишком нарочитым, женским, чуть кокетливым даже. Будто почуяв эту нарочитость, он тут же напрягся, взглянул на Андрея злобно: – Так я не понял, к чему ты развел этот эпатаж? Будь добр, объясни.

– Ага. Сейчас объясню. Только отойду подальше, ладно? А то кулак просится тебе в глаз заехать.

– Кому в глаз? Мне? Твоему отцу?

– Да какой ты на хрен отец… Сволочь ты, а не отец. Не надо мне такого отца.

– Отказываешься, значит?

– Да. Отказываюсь.

– Из-за бабы?

– Из-за любимой женщины.

– Да какая, какая любимая женщина! У тебя глаз нету, что ли? Она ничтожество, пустышка! Никто и звать никак! Дурочка с переулочка!

– Прекрати… Прекрати немедленно! Не смей о ней ничего говорить!

– Да я и не хочу о ней говорить! Если я обо всех бабах, которых использовал походя, говорить буду…

– Использовал походя, говоришь? Да ты… Ты… Ты же ей жизнь сломал! Неужели ты сам не понимаешь?

– Что, что я должен понимать? Это ты плохо соображаешь, несешь какую-то сопливую чушь! Никогда не пытайся говорить пафосно, сынок. Это выглядит смешно. Еще упрекни меня в том, что я сломал жизнь голодающим детям Никарагуа, не отправив им вовремя гуманитарной помощи. Смешно звучит, правда?

– Не знаю. Мне не смешно. Для меня эта женщина и есть сейчас все дети Никарагуа, вместе взятые. Я люблю ее.

– Да не смеши – люблю… Чего там любить? Видел я ее сегодня – трусливая, насквозь порочная голодная дрянь, и не более того. А ты просто раскис от жалости, плюхаешься в этом дерьме, как наивный школяр в достоевщине. Тоже мне, нашел себе Соню Мармеладову! Очнись, сын! Разве такая тебе баба нужна?

– Не твое дело! Я сам знаю, какая мне нужна! Это моя жизнь, моя баба, понятно?

– Не ори… – недовольно поморщился, отстранившись от него подальше, Командор. – И вообще, чего ты на меня так уж вызверился? Хорошо, пусть будет твоя баба… Пусть будет так. Потом, когда из достоевщины выползешь, самому смешно станет. Экий ты у меня… страдалец трепетный. Пойдем-ка лучше где-нибудь поужинаем, сынок! Может, в «Норму» махнем? У них устрицы всегда свежие… А еще там новенькую стриптизершу взяли – посмотришь и пальчики оближешь. Кипяток, а не девчонка!

– Нет. Ты меня, кажется, вообще не понял. Я… Я совсем ухожу. Я знать больше тебя не хочу! Жил без отца всю жизнь, и ничего. И нормально. И дальше проживу.

– Отказываешься, стало быть?

– Ага. Отказываюсь. Вот ключи от всех материальных благ возвращаю. А увольняться завтра приду, сегодня уже не успею.

– Ты хорошо подумал, сынок? Допустим, отцовская любовь тебе действительно без надобности… А насчет материальных благ ты не поторопился в пылу праведного возмущения?

– Да я о них и раньше не особо думал. Не жил богато, не фиг и начинать. Руки целы, голова на месте – не пропаду. И Лесю в обиду не дам. Она не дрянь и не Соня Мармеладова, понял? Она женщина, которой ты, мой так называемый отец, жизнь сломал. Все равно я тебе этого простить бы никогда не смог. Так что…

– Ага. Она у тебя не Соня, она святая Магдалина. Что ты заладил одно и то же, ей-богу? Ничьих жизней я не ломал! Она ж сама тогда за мной потащилась, как овца!

– Ага. И сама под глазок камеры легла. И сама кассету в телевизор вставила. Каприз у нее такой был – позору на свою голову поиметь немного. Да? А потом еще и жить с этим позором, носить его в себе камнем. Эх, да что с тобой говорить… Ты же чудовище, ты отморозок, ты про чужую душевную боль ничего не понимаешь…

– А у овцы бывает душевная боль? Это что-то новенькое! Этого я действительно не понимаю, ты прав. Я по другим законам живу. Если где-то есть овца, для нее обязательно волк природой приготовлен. А иначе гармония нарушается, сынок.

– Не называй меня сынком. И вообще, хватит разговоров. К чему они? Ты ж меня все равно не слышишь. Да если бы даже и услышал… Все равно. В общем… прощай. Ухожу я.

– Погоди…

– Да некогда мне годить. Дел по горло. Надо еще с Анькой разводиться, надо новую работу искать…

– В автослесари пойдешь? – тихо проговорил Командор, изо всех сил стараясь выпятить наружу остатки язвительной холодности. Из-за этого старания она и получилась довольно кислой, как серый февральский ветерок, изображающий злобную крещенскую вьюгу.

Андрей ничего отцу не ответил. Резко развернувшись, решительно пошагал к двери, выставив вперед лоб. Казалось, будто он и дверь отцовского кабинета собирался открывать лбом, как упрямый и сильный бычок, идущий напролом препятствию. Да и то – негоже бычкам таких препятствий бояться. Каждому свое. Кто-то в эту дверь хитростью, образованием, связями да умом ломится, а бычкам волчьи игры ни к чему. Им бы к земле да к овцам поближе пристроиться. Зеленая трава на лугу – она для всех трава. Не устрицы свежие, конечно, но тоже еда, между прочим.

– Постой! – уже в дверях ткнулся Андрею в спину грозный отцовский окрик, но он так и не обернулся и тем более не услышал брошенного ему вслед с раздражением: – Хотя бы ключи от машины забери, идиот…

Бросив на стол так и не востребованную связку ключей, Командор нервно сплел пальцы рук и вытянул их чуть вперед, и они затрещали надрывно и незнакомо. Он даже вздрогнул от этого унылого звука – сроду такого неврастенического жеста за собой не замечал. Нет, каков идиот этот его сынок! Простота неблагодарная, тварь невоспитанная, лохомань подзаборная. Сволочь. При дурок. Шизофреник. Сзади тихо скрипнула входная дверь, и он снова вздрогнул, обернулся радостно…

В дверях стояла красивая Наташа. Улыбалась в точно выдержанной и правильно обустроенной секретарской манере, ловила глазами его душевный настрой. Настроя тебе захотелось, значит? Что ж. Сейчас ты его получишь…

– Пошла вон отсюда, тварь продажная…

– Что? – опешила Наташа, моргнув длинными наращенными ресницами.

– Пошла вон! Вон пошла! Проститутка! Чтоб я тебя не видел здесь больше! Никогда! Вон! Без выходного пособия! Тварь! Дешевка продажная! Подстилка рыночная!

За Наташей давно уже закрылась дверь, а он все никак не мог остановиться, до хрипоты изрыгая из себя ругательства. Потом, захлебнувшись, замолчал, будто вынырнул из горячей бездны, задышал часто, отер испарину со лба. Нет, надо что-то с собой делать, так больше нельзя… Может, психоаналитика грамотного себе нанять? А может, сразу психиатра? Или геронтолога для борьбы с возрастным неврозом? Надо что-то делать, что-то срочно предпринимать! Бежать от тоски, от неожиданного и унизительного сыновнего «прощай». Да как он посмел, идиот? Отродье неблагодарное, свинопас нищий…

Верткий красный «пежо» с готовностью притормозил около голосующего Андрея, гостеприимно распахнулась дверца.

– Тебе куда, мужик? – весело спросил водитель.

– На Восточную, новый дом напротив рынка, желтый такой, знаешь?

– Садись, поехали.

Андрей плюхнулся на переднее сиденье, выдохнул тяжело, как после долгой пробежки.

– Что, мужик, проблемы? – выруливая от обочины и пристраиваясь в ряд машин, сочувственно спросил водитель.