правильно.

– Я понимаю. А может, вам еще зубы показать? А что? Я рот открою, а вы на твердость их потрогаете? Давайте! Говорят, по зубам человеческим крепость организма определить можно! А вдруг я снаружи конфетка, а внутри кляча изношенная? И рожу вам не вполне качественный продукт? Не боитесь?

– Дарья, уйди в свою комнату немедленно! – железом по железу пророкотал голос Екатерины Тимофеевны. – Ты что творишь вообще! Ты соображаешь, кому сейчас хамишь?

– И правда, Дашенька, чего это ты? – с неизменным знаком вопроса в конце пропищала на фоне этого железа Надежда Федоровна, будто мяукнула невзначай. И, обращаясь к гостям, попросила извинительно: – Вы не обижайтесь на нее, пожалуйста! Это временное, это пройдет… Токсикоз, прихоти, нервишки расшалились…

– Да ничего, все нормально! – великодушно улыбнулся ей Роман. – Мне даже нравится.

Я бы на ее месте тоже себя так повел. Это хорошо, что она с характером…

– Да она вообще девочка очень хорошая! – радостно поддержала его Екатерина Тимофеевна. – И учится на одни пятерки! Журналистом-телевизионщиком собирается стать…

– Журналистом? – хохотнул недоверчиво Роман. – Ну, это хорошо. Высокая цель – это всегда хорошо. А кстати, и о здоровье не мешало бы поговорить. В зубы я заглядывать конечно же не буду, но полное обследование надо бы провести. Но это уже потом, когда договор подпишем… Когда, говорите, мама Дашина приезжает?

– Завтра, к обеду… – с готовностью откликнулась Надежда Федоровна.

– Ну вот завтра к обеду и мы подъедем. С договором. Мой юрист, конечно, поломал голову, что да как… Она ведь несовершеннолетняя у вас! Но кажется, нашел вполне приемлемый выход из положения. Вы не будете возражать, если я его тоже завтра привезу?

– Да пожалуйста! – великодушно разрешила Екатерина Тимофеевна.

– Рома, ты не спросил про то, чего Дашеньке хочется… – робко встряла в разговор Маргарита, продолжая растягивать лицо в ласковой и одинаково предназначенной для всех улыбке. Скосив мимолетно глаза на Дашин живот, добавила: – Надо обязательно обеспечить ей все гастрономические желания, чтоб ребенок получал все, что ему нужно…

– Да, конечно же, дорогая. Спасибо, я и забыл совсем, – похлопал ее по ухоженной ручке Роман. И, повернувшись к Даше, спросил насмешливо: – Так что там у нас с гастрономическими желаниями, Дашенька? Не хочется ли тебе чего-нибудь особенного?

– Хочется. Соловьиных язычков хочется и бутерброд с глазом крокодила. А еще…

– Дарья! Прекрати немедленно! – снова сердито вскрикнула Екатерина Тимофеевна. – Люди серьезно спрашивают, а ты… Что, нельзя нормально ответить?

– Да пошли вы… – тихо, почти про себя пробормотала Даша и одним рывком, напрягшись, вытащила себя из кресла. – Устала я от вас…

Зайдя к себе в комнату и плотно закрыв дверь, она свалилась без сил на кровать, уставилась мертвым взглядом в потолок. Потолок был белым и чистым, ни трещинки, ни царапинки. Не за что глазу зацепиться. И в голове почему-то было бело и чисто, будто вынули оттуда мозги и набили черепную коробку стерильной ватой. Ничего. Пустота. Как будто жизнь кончилась. И тишина. Только невнятные звуки голосов доносились жужжанием из-за двери, но вскоре и они стихли, растворились будто. И неприятным скрипом вдруг ворвалась в тишину открываемая в ее комнату дверь.

– Ну, Дарья, ну ты выдала сейчас номер, конечно! – напустилась на нее рассерженная Екатерина Тимофеевна. – Я и не знала, что ты такой лихоманкой можешь быть! Не лучше наших синегорских простолюдинок! Даже перед людьми неудобно!

– Да лучше уж хамкой-лихоманкой быть, чем такой, как вы… – садясь на постели и опираясь спиной о стенку, грустно проговорила Даша.

– Интере-е-есно… – возмущенно протянула Екатерина Тимофеевна, взглянув через плечо на стоящую у нее за спиной Надежду Федоровну. – И какие мы такие есть, по-твоему?

– А такие. Циничные и злые. Вас к детям, наверное, и близко подпускать нельзя…

– Нет, ты слышишь, Надь, что она говорит? – задохнулась возмущением Екатерина Тимофеевна. – Соплячка такая! Мы тут с ног сбились, чтоб судьбу ее устроить, и что? Вот она, благодарность! – И, повернувшись к Даше и вытянув на нее свой директорский перст, добавила грозно: – Не тебе судить, дорогая, кого к детям близко подпускать надо, а кого не надо! Ты сначала жизнь проживи, а потом нас суди… Хлебни всякого от нее, поработай с теми детьми сорок лет подряд! Вот тогда и посмотришь, добрая ты будешь или циничная! Особенно с детьми нынешними! Такими вот, как ты, вежливыми хамами!

– Кать, успокойся… Не обижайся на нее, Кать… – все поглаживала по плечу свою подругу Надежда Федоровна. Подруга, конечно, нетерпеливо-раздраженно все норовила скинуть с плеча ее миролюбивую руку, но Надежда Федоровна упорно продолжала ее оглаживать, как норовистую лошадь, и все повторяла тихо: – Ну, Катенька, ну, не надо… Завтра Аленушка приедет, с ней и будем разговаривать… А с Дашей не надо… Она маленькая еще, не понимает ничего…

– Да все она понимает! – прикрикнула на нее Екатерина Тимофеевна. – Сидит тут, придуривается… Беременность нагулять сумела, значит, не маленькая! Спасибо бы лучше сказала, что спасают ее! Я, как идиотка, три раза в область смоталась, чтоб ту фирму да людей этих найти! А она меня же и обвиняет! Вот завтра все твоей матери выскажу, пусть она сама с тобой разбирается!

Она замолчала, стояла в дверях с оскорбленным и сухим, как должностная инструкция, лицом, потом повернулась резко и пошла к выходу, бормоча себе под нос что-то сердитое о том, что ее ждут люди и дела всяческие, а она тут с глупостями застряла… И еще что-то про то, как трудно не получить зла, делая людям одно только сплошное добро…

Остаток дня Даша так и провела не вставая с кровати. Пустота из головы не уходила, звенела тонко и противно, отбиваясь от подступающих мыслей. Они, впрочем, не особо и подступали, мысли эти. Надоело им, наверное. Плюнули и ушли. И делай теперь что хочешь, девушка Даша Кравцова. Решай сама свою судьбу. Или утопай. Никто не придет и не поможет. Если, конечно, не считать за помощь все то, что здесь с нею происходит…

Так она и уснула, даже не раздеваясь. Поверх одеяла, в джинсах да в свитере. Уснула крепко, будто набираясь сил для нового дня. Или для новых решений все-таки? Бог его знает. Иногда решения приходят к нам ниоткуда и сразу, как-то вдруг, из воздуха и пространства, и мы только удивляемся наивно, как это все просто и ясно вокруг нас устроено, а мы и не замечали…

Надежда Федоровна, наоборот, никак не могла уснуть в эту ночь. Пялилась без толку в телевизор, автоматически переключая каналы. Когда в ночных «Новостях» пошел сюжет из Санкт-Петербурга, заинтересованно приподнялась с большой подушки. Праздник там у них какой-то… Красивая сильная губернаторша что-то уверенно говорила в камеру, улыбалась властной улыбкой. Потом камера вышла на большую панораму, выхватила из толпы лица людей, быстро побежала по нарядной толпе. Надежда Федоровна прибавила звуку, впилась глазами в экран, будто ожидая, что мелькнут вот-вот там знакомые лица дочери Аленушки или зятя Гриши. Никто там конечно же не мелькнул. Они, дочь Аленушка и зять Гриша, в это самое время отчаянно скандалили, что было их семейству вовсе и не свойственно. Собранные сумки для Алениной поездки в Синегорск стояли уже в прихожей, а Гриша совершенно не понимал, что такое в их семействе происходит…

– …Зачем, зачем ты мне врешь, Алена? – бушевал он, расхаживая перед сидящей в кресле женой злым маятником. – Зачем ты Дашку туда спровадила? Что ты скрываешь от меня, скажи?

– Боже, да ничего я не скрываю! Отстань! У меня самолет рано утром, мне поспать осталось часа два всего!

– Ничего, в самолете поспишь. Привози Дашку обратно, я сказал! Нечего ей там делать, у мамы твоей! И вообще, что происходит, Алена? Не понимаю! Я же всегда тебя понимал, а теперь, хоть убей, не могу взять в толк, что ты такое задумала. Зачем?

– Ой, Гриша, ну я же тебе объясняла, ей там помогут за ЕГЭ самые высокие баллы получить…

– Я эту сказку про ЕГЭ уже слышал, Алена. И узнал всю эту кухню, порасспросить успел у нужных людей от образования. Так вот, дорогая, они мне объяснили, как там все хитро устроено. Оказывается, практически невозможно заранее все эти вопросы тестов вскрыть. Так что не вижу смысла туда Дашку отправлять. Ты мне просто чего-то недоговариваешь. Давай колись, иначе я с тобой утром полечу. Вот все брошу и